Отрывок из книги:
Ронни.
Сну́кер (англ. Snooker) — самая сложная разновидность бильярдной игры. Опытные игроки просчитывают свои действия на много ходов вперёд. Наиболее распространена в Великобритании. Считается, что снукер был изобретён полковником британских колониальных войск в Джабалпуре (Индия) Невиллом Чемберленом в 1875 г.
Википедия
Через месяц после победы в шотландском турнире я отбыл на показательные матчи в Ирландию. Дэл как всегда был со мной. С ним одним я не чувствовал себя «убитым». Дэл умеет разгонять тоску. Если вам когда-нибудь доводилось видеть фильм «Зеленая миля», то Дэла можно сравнить с тем чернокожим героем, который впитывал боль других людей. Чего только нам вместе не довелось пережить. Хотя, скорее, это он со мной прошел через все неприятности. Если бы не он, я бы сегодня не играл в снукер. Единственное пристрастие Дэла – это жизнь, он постоянно всех заводит. Он во всем видит смешные моменты, и я непрерывно смеюсь, когда нахожусь в его обществе. Дэл для меня, как лекарство.
В первый же вечер в Ирландии я сделал максимальный брейк1 в 147 очков и заслужил овацию зала. Зрители были в восторге. В течение следующих девяти фреймов2 я набрал за сотню еще три раза. Я ничем не умею развлечь публику, кроме самой игры. Поэтому в показательных матчах всегда стараюсь сделать как можно больше сенчури3 и по возможности добавить несколько максимальных брейков. Если этого не делать, зрители подумают: «Ну, видел я Ронни О′Салливана и что? Он не смог сделать даже брейка в пятьдесят очков, и при этом еще молчал как рыба. Обалдеть!» Так что на мои плечи всегда ложится дополнительный груз – мне нужно быть на высоте, иначе что в итоге увидят зрители? От Дениса Тэйлора4 по прозвищу Лобстер можно за весь вечер не дождаться и пятидесятиочкового брейка, но зато у него отлично получаются трюковые удары, да он еще и от души рассмешит публику. Но в ту ночь я был на подъеме и чувствовал себя на седьмом небе от счастья.
читать дальшеНа следующий вечер мы пошли в «Лилли Борделло», где пили пиво и курили травку в компании увязавшихся за нами ирландских болельщиков, которые были в восторге от нашего времяпрепровождения. Где-то около трех ночи Дэл ушел, а я не мог оторваться от бутылки. Из «Лилли Борделло» мы отправились на Лиисон-стрит, где гудели до семи утра. Мне совсем не хотелось спать, я был на вершине блаженства и не собирался возвращаться в гостиницу. Мои новые приятели предложили отправиться в «эрли хаус». Я понятия не имел, что это такое. Оказалось, что так называются пабы, открывающиеся в семь утра. Я пришел в восторг: «Супер! "Гиннесс"5 на завтрак!» И вот, с утра пораньше, когда все люди шли на работу, мы болтались по центру города. Я был одет в огромное пальто, под которым ничего не было: один из моих собутыльников облевал себя с головы до ног, и я отдал ему свою одежду. Наверное, со стороны мы выглядели, как психи, сбежавшие из сумасшедшего дома. В какой-то момент у меня в голове проскочила мысль: «Что о нас подумают окружающие?» Но к тому времени мне уже было глубоко плевать на чье-либо мнение. До полудня мы сидели в пабе и без устали лакали «Гиннесс». А вечером у меня был еще один показательный матч и, разумеется, добравшись в таком состоянии до стола, я не смог закатить в лузу ни одного шара.
Я не мог остановиться пятеро суток. В последний вечер мне было так плохо, что я чувствовал себя полным трупом и едва мог пошевелиться. Когда Дэл зашёл за мной на очередную игру, то обнаружил в номере застывшую на кровати "мумию", обхватившую голову руками. Он, как мне кажется, так тогда до конца и не понял, насколько я был пьян. Я пролепетал ему, что вряд ли смогу играть и лучше бы нам вернуть антрепренерам полученный аванс... Наутро мы вернули деньги и я сразу же улетел в Лондон. Дома я просто упал на диван, парализованный последствиями того, чем занимался всю прошедшую неделю.
До начала чемпионата Великобритании оставалось девять дней. Всего девять дней, чтобы привести себя в порядок. И дело было не только в алкоголе: я был измотан физически и, плюс, никак не мог выйти из затяжной депрессии.
Кое-как я заставлял себя тренироваться, но чувствовал, что всё это бестолку. Я просто потерял себя. Тренировки тренировками, но главное, что морально к чемпионату я был не готов. Было понятно, что я всех подставляю, ведь я был действующим чемпионом и был обязан защищать свое звание.
Я пытался уверить себя, что в последний раз так над собой издеваюсь, но что толку – ведь это ничуть не облегчало ситуацию – мне еще предстояло объясняться с отцом. Стоило ли сейчас рассказать ему, что я не буду играть на чемпионате? Или подождать и сказать об этом накануне турнира? Я – действующий чемпион одного из крупнейших состязаний, а ощущаю себя последней развалиной. Но что я знал твердо, так это то, что отцу совершенно незачем знать о моем беспробудном запое. Если он узнает, что я не смогу играть на чемпионате из-за пьянки, весь его гнев обрушится на меня. Я знал, что не дождусь от него и капли жалости. Я представлял его реакцию, что он скажет мне, какой я идиот и простофиля, и что я позорю всю нашу семью. Предчувствуя заранее, что может случиться, мне оставалось только молиться, чтобы как-нибудь все обошлось.
Мысленно возвращаясь к тому моменту, сейчас я понимаю, что лучше бы я тогда смолчал. Просто отказался бы от участия в чемпионате и не стал бы ничего никому объяснять. Реакция отца оказалась еще хуже, чем я предполагал. Беда пришла, когда я решил рассказать ему все как есть:
- Папа, тут такое дело, – промямлил я – на прошлой неделе я был в Ирландии и там немного загулял. Теперь, боюсь, мне придется пропустить чемпионат Великобритании. У меня просто нет сил взять себя в руки. Пап, я серьезно.
Как же паршиво я тогда себя чувствовал. Прошло немало времени с тех пор, пока я смог осознать свои тогдашние страдания.
- Ты чего говоришь? – отец был в шоке. – Не может быть, что бы ты до такого докатился. Я всегда думал, что у моего сына есть голова на плечах.
- Папа, ну я знаю, что не прав. Я совсем слетел с катушек, но обещаю тебе, что подобного больше никогда не повторится. Бог не допустит, чтобы такое снова случилось.
Я уверял отца, что постараюсь завязать с такой своей жизнью, однако это были всего лишь пустые обещания.
Каждый день после этого нашего разговора он звонил мне и спрашивал, как я себя чувствую. Я отвечал, что все в порядке, что потихоньку тренируюсь и восстанавливаюсь.
Тем не менее, каждый раз, разговаривая со мной, он постоянно заводился по какому-нибудь новому поводу. Дело было не только в той злополучной неделе в Ирландии, а вообще в том, чем я занимался последние шесть месяцев. В том, что, по его мнению, привело меня в такое состояние. В конце концов, в одном из разговоров он не на шутку разбушевался:
- Ты для нас – обуза, – заявил он. – Мы с матерью не хотим иметь с тобой ничего общего. Мы тянем бизнес изо всех сил, а ты не желаешь даже позаботиться о себе. Так дальше продолжаться не может. Мама хочет, чтобы ты сгинул с глаз долой, куда подальше, и мы с ней знать тебя не хотим... Больше не приходи ко мне. Это последний раз, когда я с тобой разговариваю. – Он продолжал ругать меня, расстраиваясь все больше и больше.
Будто не слыша его слов, я сказал ему, что все-таки не стану играть в чемпионате Великобритании.
- Дело твое. Поступай как знаешь, – ответил отец. – Забирай свои пожитки и, пожалуйста, живи самостоятельно. Я желаю тебе всего самого лучшего и удачи в жизни, но отныне мы тебе не семья.
Все деньги, что я зарабатывал, и весь доход от бизнеса родителей мы всегда тратили сообща. Мы вместе покупали недвижимость. Когда я просаживал все свои средства, мать всегда помогала мне оплачивать счета. Все шло в общий котел, и, пока отца не было рядом, именно я покупал земельные участки и вкладывал в них свои деньги.
- Ты набрал столько закладных, а не можешь протрезветь, чтобы участвовать в этом чертовом чемпионате! – кричал на меня в трубку отец.
Я знал, что его слышали сокамерники и надзиратели. Они наверняка наслаждались разговором, думая, что наконец-то отец сломался. Возможно, только это одно и могло заставить отца сдаться – осознание того, что наша семья разваливается, а он ровным счетом не может ничего с этим поделать.
Я был раздавлен нашим разговором. Не верилось, что уладить все уже никак не удастся, и я попытался свыкнуться с мыслью, что с отцом мне больше увидеться не суждено.
Я сильно разозлился тогда и на него, и на мать. Ведь я всегда старался изо всех сил. Да, я иногда вел себя, как последний идиот, но сейчас мне было так плохо, мое самоуважение было истерзано в клочья, и моим единственным лекарством в этом состоянии был алкоголь. Мы никогда не говорили с родителями, как и зачем я доводил себя до такого состояния и что о себе думаю... Они просто думали, что я, как и многие молодые пареньки, слегка попиваю, забавы ради, иногда балуюсь травкой, но ничего страшного в этом нет. Но для меня-то алкоголь и наркотики постепенно превратились в лекарство от депрессии. Они приобрели в моей жизни исключительное значение. Я настолько отчаянно желал получать от них немедленный кайф, что не думал о последствиях. Я знал, что ежедневно усугубляю ситуацию, но, уж конечно, отрывался совсем не для того, чтобы досадить отцу и матери. Они не раз говорили мне, что на свете существуют люди, которые завязли в сотни раз глубже меня, и, разумеется, были правы. Однако от осознания того, что я пока еще не на самом краю, мне не становилось лучше. Родители меня не понимали. Вообще, невозможно понять, как ужасно чувствует себя человек, находящийся в депрессии и почему он так себя ощущает, если ты сам не переживал нечто подобное. И совсем бессмысленно пытаться логически понять ощущения и поведение человека, который находится в депрессии, потому что депрессия не имеет ничего общего с логикой.
Несомненно, мама ничего этого не знала. Она говорила мне:
- Посмотри, через что пришлось пройти мне, и я ведь со всем справилась.
- Да, – отвечал я. – Ты сильная женщина, и я очень тобой горжусь, но это ты. А я каждое утро, вставая с постели, чувствую себя разбитым. И каждый раз, идя на игру, я не могу поднять на людей глаза. Я не могу нормально тренироваться и играть. Мне ежедневно хочется вдрызг напиться и унять душевную боль.
Оглядываясь назад, думаю, что родители теперь могут уважать меня за то, что я сам сумел преодолеть все свои проблемы. Если бы я их тогда послушался, то, наверное, бросил бы снукер. Они, конечно, не хотели конца моей спортивной карьеры, а просто переживали, что спорт вгоняет меня в тоску. Еще до разрыва отец неоднократно говорил мне: «Слушай, если игра так на тебя действует, брось ее. Займись лучше бизнесом. Мы с матерью неплохо раскрутились. Думаю, что и ты нам сможешь неплохо помочь». Я рад, что не послушал их. Сделай я так, как советовал мне отец, то, возможно, окончательно потерял бы себя и неизвестно чем бы все вообще закончилось.
Итак, я ушел из дома. По счастью, незадолго до этого, я как раз купил небольшой домик неподалеку от того места, где мы тогда жили. И до ссоры с родителями я чувствовал себя одиноким, а теперь ощутил еще большее отчаяние. Мать от меня отказалась, отец от меня тоже отрекся. Единственным, кто у меня оставался, был Дэл. Я позвонил ему и рассказал, что разругался с семьей, ушел из дома и что сейчас мне совсем плохо. Нотаций от Дэла я не ожидал, но, тем не менее, он поинтересовался, чего мне, собственно, нужно.
- Дэл, кроме тебя, у меня никого не осталось, – сказал я. – Мы будем вместе до самого конца.
Как же мне было одиноко.
Дэл позвонил Йену Дойлу, который в то время вел все мои дела, и передал ему, что я не буду играть в чемпионате Великобритании, и ему придется что-то придумать, чтобы как-то объяснить организаторам, почему действующий чемпион не придет на турнир. Бульварная пресса смаковала подробности, трубя во всех статьях о том, что я нахожусь в депрессии, а журналисты спортивных изданий скопом анализировали мое моральное состояние. Как-то раз я открыл «Дэйли Мэйл» и там на двух страницах прочел статью Текса Хеннесси. Я вспомнил, что, когда мне было пятнадцать лет, они с женой пригласили меня на ужин. Теперь же он писал, что тогда я был вполне уверенным в себе молодым человеком, который мог обыграть любого соперника, а теперь, семь лет спустя, стал совсем пропащим. Он рассказал, что наблюдал за тем, как я менялся на протяжении всего этого времени, как я с вершины докатился до самого дна. На том Текс и завершил свой очерк. Он предположил, что на то, что со мной случилось, повлияло осуждение отца, и что я, хоть и пытался бороться со своими демонами, но выкарабкаться, увы, не смог. Между делом он упомянул, правда, что где-то в глубине души я на самом деле неплохой человек. Его слова били не в бровь, а в глаз!
Читая ту статью, я думал: «Чем же я заслужил все это?»
Теперь я не играл, а только смотрел снукер. Смотрел на то, как мои бывшие сотоварищи наслаждались игрой и получали от нее кайф. Я все еще помнил это состояние эйфории от игры и завидовал им. Я думал: «Ах, вы, счастливые сукины дети. Вы и в подметки мне не годитесь, но вот посмотрите на меня, – я разбит и всеми брошен».
Было еще кое-что, что не давало мне покоя: сейчас, когда все издания перемалывали мне косточки, многие писали, что я не смог использовать свой потенциал, что я не выигрывал настолько часто, насколько реально мог выигрывать. Я читал все эти статьи и спрашивал себя: «На кой мне сдался этот снукер? Почему я все еще хочу в него играть? Отчего я так несчастен? Почему все это происходит именно со мной? Как так получилось, что отец не может быть здесь, сейчас вместе со мной?» Мне казалось, что будь он рядом, мне было бы легче. С одной стороны я понимал, что мое нынешнее состояние не имеет к нему никакого отношения, но в глубине души я чувствовал, что корни моего нынешнего душевного упадка исходят именно из нашего разрыва.
Теперь, когда отец с матерью от меня отреклись, у меня оставалось два варианта. Я мог продолжать изводить себя и тем самым окончательно загубить свою жизнь, или же мог, пересилив себя, вернуться в большой спорт и доказать отцу, что он был не прав. Мне отчаянно захотелось выиграть следующий же турнир, чтобы ему пришлось поднять трубку и, пусть даже через мать, передать мне: «Скажи Ронни, что он молодец». Я знал, что, несмотря на то, что произошло между нами, он поступит именно так, потому что, что бы он ни говорил, он все равно меня любит.
А через несколько недель мне позвонила мать и спросила, что случилось, почему я не бываю дома и даже не звоню ей. Она говорила со мной совершенно обыденно, будто бы позабыв обо всем произошедшем.
- Скажи спасибо отцу, – ответил я ей. – Это ведь он сказал, что у меня теперь нет семьи. Я больше не хочу с ним разговаривать.
В конце концов, он ведь действительно так сказал.
- Может, вы с отцом и правы, не знаю. Но я сам разберусь в своей жизни и не пропаду несмотря ни на что.
- Но мне-то без тебя плохо, – сказала мать. – Возвращайся домой.
И она расплакалась.
И вот… Я снова дома. Я снова работаю на износ: тренировки, бег и физкультура по шесть часов каждый день. Выиграть следующий турнир мне, правда, не удалось. Я вылетел в первом же круге. Однако то, что мама хотела моего возвращения домой, действительно очень много для меня значило.
1 Брейк – непрерывная серия ударов одного игрока.
2 Фрейм – розыгрыш, партия в матче.
3 Сенчури-брейк — непрерывная серия ударов в 100 и более очков.
4 Тейлор, Дэнис (род. 19 января 1949 года в Северной Ирландии) – профессиональный игрок в снукер. Чемпион мира 1985 г. Закончил карьеру профессионального игрока в 2000 г.
5 Гиннесс – темное пиво, производимое ирландской компанией Arthur Guinness Son & Co, основанной в 1756 году пивоваром Артуром Гиннессом. Сверхпопулярно в Ирландии.