I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 26 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Эдвард О'Брайен
Все мы знакомы с популярным представлением об испанской Инквизиции, которую веками изображали как инструмент чудовищной тирании, навязанной Испании злобными церковниками и чиновниками. Стремясь к искоренению ереси, Инквизиция - так нам говорили - по своему собственному усмотрению хватала ни в чем не повинных испанцев, обвиненных в еретических взглядах, мучила их бесконечными жестокими допросами, а часто - и пытала, чтобы добиться бессмысленных признаний. А потом осужденных кидали в мрачные темницы, где они ждали смерти на костре. Говорят, так погибли миллионы людей.
Заправляли всем этим - так нам говорили - монахи-доминиканцы, предвзятые, невежественные фанатики. Это, мол, была темная страница испанской истории. Какому ребенку - будь он из протестантской или из католической семьи - не рассказывали о жутких, мрачных ужасах подземелий Инквизиции? На страницах книг, чьим авторам присущ подлинный гений воображения - взять хотя бы Эдгара По - жестокости Инквизиции выглядят не уступающими гестаповским. Помню, читая По, я дрожал от каждого его слова.
Правда, историки давно уже знают, что популярное мнение об испанской Инквизиции - всего лишь часть "черной легенды", создававшегося с XVI века корпуса текстов, поносящих Испанию и ее католическую веру. Тогда, в 1500-х годах, католическая Испания была величайшей континентальной державой. Ее враги-протестанты завидовали Испании и нередко, стремясь свергнуть испанское могущество, прибегали ко лжи. Жители севера Европы изображали испанцев темным, жестоким, алчным, подлым, невежественным и узколобым народцем. Больше же всего доставалось инквизиторам. В основе искаженного образа Инквизиции лежит политическое соперничество, презрение к католической вере и расовая ненависть к испанцам.
Но сегодня становятся известны новые, удивительные факты, и темная паутина лжи и мифов - расистское искажение образа испанского национального характера, испанской культуры - спадает. 9 июня 1995 г. в эфир вышел документальный фильм, снятый Би-Би-Си. Телеканалы часто несут всякий вздор о Церкви, но на сей раз было иначе. Испанские ученые, исследовавшие при помощи компьютеров оригинальные записи, принадлежащие перу служителей Инквизиции, показали, что у Инквизиции не было ни возможности, ни желания властвовать над Испанией.
Историки, давшие интервью создателям фильма, говорят, что в XVI веке четверо из каждых пяти испанцев жили в сельской местности, вдали от городов, где действовала Инквизиция. Средства передвижения были тогда, по нашем меркам, примитивны. Для проведения допросов по делам, связанным с обвинениями в ереси, инквизиторам приходилось путешествовать по всей стране. Однако зимой дороги приходили в негодность, а летом стояла удушающая жара. Инквизиторы - университетские легисты, привыкшие к городскому комфорту - покидали города с большой неохотой. Кроме того, средний испанский крестьянин не задавался тонкими вопросами богословия: он больше заботился о том, чтобы не умереть от голода. Ереси возникали нечасто. А настоятель деревенского прихода, когда ему сообщали, что инквизиторы наконец собрались нанести визит в его края, наставлял свою паству - никого не обвинять, говорить как можно меньше, чтобы они поскорей убрались восвояси. Да, на мрачные легенды непохоже, - но это правда. Весь тон фильма, снятого Би-Би-Си, был хладнокровен, прям, небросок. Факты излагались в убедительно-современной манере.
Важнейшее обстоятельство, замеченное испанскими учеными, это то, что церковные инквизиционные трибуналы были одновременно и справедливее, и гуманнее, нежели гражданские и религиозные суды где-либо еще в Европе того времени. Зная это, заключенные светских тюрем Испании порой начинали богохульствовать, чтобы их передали в руки Инквизиции - там условия содержания были мягче.
Современные испанские ученые указывают на то, что в других странах с еретиками обходились хуже, чем в Испании. Под властью протестантского режима страшно страдали католики Англии. Американский историк Уильям Т. Уолш (Walsh) пишет: "В Британии было сожжено за ведовство 30 000 человек; в протестантской Германии - 100 000". Жестокой смерти предавали обвиненных в ведовстве и в Шотландии. Карл Китинг (Keating) приводит такую цитату: "Общеизвестно, что вера в справедливость наказания ереси смертью была столь широко распространена среди реформаторов XVI столетия - Лютера, Цвингли, Кальвина и их последователей - что можно сказать, что они пришли к терпимости лишь тогда, когда лишились власти". Любители "черной легенды", слыша об этом, зажимают уши.
Католикам, желающим узнать, какова на самом деле была историческая Инквизиция, полезно было бы почитать и Уошла, и Китинга. Оба автора принадлежат к Католической Церкви, но ни тот, ни другой не пытается обелить испанскую Инквизицию. Злоупотребления существовали. Случаи жестокости, травли, личной мести - были. И странно было бы, если бы в человеческом учреждении, проработавшем столько лет, их не нашлось. В фильме, снятом Би-Би-Си, рассказывается и о применении пыток; но пытка не могла длиться дольше 15 минут, не могла дважды применяться к одному и тому же человеку. А Уолш добавляет, что для применения пытки необходимо было присутствие врача, по приказу которого она немедленно прекращалась. Имелись и другие меры предосторожности.
Как бы то ни было, обелять Инквизицию ни один католик не должен. Необходимо честно признать, что трое Пап - Сикст IV, Иннокентий VIII и Александр VI - пытались умерить чрезмерную суровость ранней испанской Инквизиции. Надо задать и такой вопрос: правомерно ли, чтобы человека бросали в тюрьму или приговаривали к смерти за то, что его верования еретичны? Евангельский ли это путь, путь ли это разума? Уолш пишет, что сегодня ни один католик не желает возвращения той Инквизиции. Но не желаем мы и скрывать свое прошлое. Ведь, как сказал Лев XIII, "Церкви не нужно, чтобы хоть кто-нибудь лгал".
Мы служим Богу в истине и посему должны знать всю правду об Инквизиции и опровергать нелепые мифы, которые сочиняют враги Церкви.
Например, фра Томас де Торквемада, Великий Инквизитор, само имя которого стало теперь символом беспощадной жестокости, на самом деле... сдержал непомерное рвение ранних инквизиторов во множестве областей, в том числе - смягчил пытки и ограничил их применение. Уолш полагает, что при Торквемаде пытки были никак не страшней, чем в американском полицейскому участке 1930-х годов. Кроме того, за все пребывание Торквемады в должности Великого Инквизитора (1483-1498 гг.) по всей Испании перед различными трибуналами прошло 100 000 заключенных. Из этого числа казнено было менее двух процентов. В Барселоне с 1488 по 1498 гг. "казнен был один заключенный из 20" (всего - 23 человека). Нет, хотя на его счету все же от тысячи до полутора тысяч казненных, причем - обычным методом того времени, через сожжение, Торквемада - не то чудовище, которое рисует нам "черная легенда".
Для тех, кто хочет иметь возможность защищать Церковь против этих обвинений, у нас есть и другая информация. Например, Китинг указывает, что под названием Инквизиции существовало три института: средневековая Инквизиция была основана в 1184 г. и сошла на нет с исчезновением ереси катаров, Римская Инквизиция возникла в 1542 и была "наименее активной и самой мягкосердечной", а у испанской - "самая дурная репутация" из всех. Римский трибунал судил Галилея - тот не был подвергнут пыткам, а находился под домашним арестом, и в конце концов умер в своей постели, получая... папскую пенсию!
Инквизиции никогда не было в Англии, в Скандинавии, в северных и восточных частях Европы. О ее существовании в Ирландии и Шотландии нам также ничего не известно. И это очень много значит: хотя в средневековье Католическая Церковь в этих краях процветала, Инквизиция ей там не требовалась. Средневековое католичество - не синоним церковных трибуналов.
Сегодня, после публикации Би-Би-Си новых данных, нас особенно беспокоит то, как Инквизицию изображают в произведениях искусства. Например, вымышленный персонаж знаменитого романа Достоевского - Великий Инквизитор, ходячий кошмар, повелевающий всей страной и собирающийся предать смерти Христа, вернувшегося в Испанию XVI века. Великий Инквизитор Достоевского - призрак, плод заблуждения, проросший на почве неведения. Можно ли верить в то, о чем пишет литератор? Может ли искусство строиться на лжи? Торквемада не правил Испанией и ни за что не убил бы Христа. А Эдгар По с его рассказом? Его фабула ложна, обстановка фантастична, - что же остается? Но сила искусства велика, и все эти писания не перестанут будоражить воображение и противиться правде. Они останутся литературными бельмами на глазу Церкви. И вряд ли в ближайшем будущем те, кто хочет вредить Церкви, откажутся от столь удобного оружия, как "черная легенда".
--------------------------------------------------------------------------------
Первая публикация (на англ. яз.): "The Wanderer", 15 февраля 1996 г.
Все мы знакомы с популярным представлением об испанской Инквизиции, которую веками изображали как инструмент чудовищной тирании, навязанной Испании злобными церковниками и чиновниками. Стремясь к искоренению ереси, Инквизиция - так нам говорили - по своему собственному усмотрению хватала ни в чем не повинных испанцев, обвиненных в еретических взглядах, мучила их бесконечными жестокими допросами, а часто - и пытала, чтобы добиться бессмысленных признаний. А потом осужденных кидали в мрачные темницы, где они ждали смерти на костре. Говорят, так погибли миллионы людей.
Заправляли всем этим - так нам говорили - монахи-доминиканцы, предвзятые, невежественные фанатики. Это, мол, была темная страница испанской истории. Какому ребенку - будь он из протестантской или из католической семьи - не рассказывали о жутких, мрачных ужасах подземелий Инквизиции? На страницах книг, чьим авторам присущ подлинный гений воображения - взять хотя бы Эдгара По - жестокости Инквизиции выглядят не уступающими гестаповским. Помню, читая По, я дрожал от каждого его слова.
Правда, историки давно уже знают, что популярное мнение об испанской Инквизиции - всего лишь часть "черной легенды", создававшегося с XVI века корпуса текстов, поносящих Испанию и ее католическую веру. Тогда, в 1500-х годах, католическая Испания была величайшей континентальной державой. Ее враги-протестанты завидовали Испании и нередко, стремясь свергнуть испанское могущество, прибегали ко лжи. Жители севера Европы изображали испанцев темным, жестоким, алчным, подлым, невежественным и узколобым народцем. Больше же всего доставалось инквизиторам. В основе искаженного образа Инквизиции лежит политическое соперничество, презрение к католической вере и расовая ненависть к испанцам.
Но сегодня становятся известны новые, удивительные факты, и темная паутина лжи и мифов - расистское искажение образа испанского национального характера, испанской культуры - спадает. 9 июня 1995 г. в эфир вышел документальный фильм, снятый Би-Би-Си. Телеканалы часто несут всякий вздор о Церкви, но на сей раз было иначе. Испанские ученые, исследовавшие при помощи компьютеров оригинальные записи, принадлежащие перу служителей Инквизиции, показали, что у Инквизиции не было ни возможности, ни желания властвовать над Испанией.
Историки, давшие интервью создателям фильма, говорят, что в XVI веке четверо из каждых пяти испанцев жили в сельской местности, вдали от городов, где действовала Инквизиция. Средства передвижения были тогда, по нашем меркам, примитивны. Для проведения допросов по делам, связанным с обвинениями в ереси, инквизиторам приходилось путешествовать по всей стране. Однако зимой дороги приходили в негодность, а летом стояла удушающая жара. Инквизиторы - университетские легисты, привыкшие к городскому комфорту - покидали города с большой неохотой. Кроме того, средний испанский крестьянин не задавался тонкими вопросами богословия: он больше заботился о том, чтобы не умереть от голода. Ереси возникали нечасто. А настоятель деревенского прихода, когда ему сообщали, что инквизиторы наконец собрались нанести визит в его края, наставлял свою паству - никого не обвинять, говорить как можно меньше, чтобы они поскорей убрались восвояси. Да, на мрачные легенды непохоже, - но это правда. Весь тон фильма, снятого Би-Би-Си, был хладнокровен, прям, небросок. Факты излагались в убедительно-современной манере.
Важнейшее обстоятельство, замеченное испанскими учеными, это то, что церковные инквизиционные трибуналы были одновременно и справедливее, и гуманнее, нежели гражданские и религиозные суды где-либо еще в Европе того времени. Зная это, заключенные светских тюрем Испании порой начинали богохульствовать, чтобы их передали в руки Инквизиции - там условия содержания были мягче.
Современные испанские ученые указывают на то, что в других странах с еретиками обходились хуже, чем в Испании. Под властью протестантского режима страшно страдали католики Англии. Американский историк Уильям Т. Уолш (Walsh) пишет: "В Британии было сожжено за ведовство 30 000 человек; в протестантской Германии - 100 000". Жестокой смерти предавали обвиненных в ведовстве и в Шотландии. Карл Китинг (Keating) приводит такую цитату: "Общеизвестно, что вера в справедливость наказания ереси смертью была столь широко распространена среди реформаторов XVI столетия - Лютера, Цвингли, Кальвина и их последователей - что можно сказать, что они пришли к терпимости лишь тогда, когда лишились власти". Любители "черной легенды", слыша об этом, зажимают уши.
Католикам, желающим узнать, какова на самом деле была историческая Инквизиция, полезно было бы почитать и Уошла, и Китинга. Оба автора принадлежат к Католической Церкви, но ни тот, ни другой не пытается обелить испанскую Инквизицию. Злоупотребления существовали. Случаи жестокости, травли, личной мести - были. И странно было бы, если бы в человеческом учреждении, проработавшем столько лет, их не нашлось. В фильме, снятом Би-Би-Си, рассказывается и о применении пыток; но пытка не могла длиться дольше 15 минут, не могла дважды применяться к одному и тому же человеку. А Уолш добавляет, что для применения пытки необходимо было присутствие врача, по приказу которого она немедленно прекращалась. Имелись и другие меры предосторожности.
Как бы то ни было, обелять Инквизицию ни один католик не должен. Необходимо честно признать, что трое Пап - Сикст IV, Иннокентий VIII и Александр VI - пытались умерить чрезмерную суровость ранней испанской Инквизиции. Надо задать и такой вопрос: правомерно ли, чтобы человека бросали в тюрьму или приговаривали к смерти за то, что его верования еретичны? Евангельский ли это путь, путь ли это разума? Уолш пишет, что сегодня ни один католик не желает возвращения той Инквизиции. Но не желаем мы и скрывать свое прошлое. Ведь, как сказал Лев XIII, "Церкви не нужно, чтобы хоть кто-нибудь лгал".
Мы служим Богу в истине и посему должны знать всю правду об Инквизиции и опровергать нелепые мифы, которые сочиняют враги Церкви.
Например, фра Томас де Торквемада, Великий Инквизитор, само имя которого стало теперь символом беспощадной жестокости, на самом деле... сдержал непомерное рвение ранних инквизиторов во множестве областей, в том числе - смягчил пытки и ограничил их применение. Уолш полагает, что при Торквемаде пытки были никак не страшней, чем в американском полицейскому участке 1930-х годов. Кроме того, за все пребывание Торквемады в должности Великого Инквизитора (1483-1498 гг.) по всей Испании перед различными трибуналами прошло 100 000 заключенных. Из этого числа казнено было менее двух процентов. В Барселоне с 1488 по 1498 гг. "казнен был один заключенный из 20" (всего - 23 человека). Нет, хотя на его счету все же от тысячи до полутора тысяч казненных, причем - обычным методом того времени, через сожжение, Торквемада - не то чудовище, которое рисует нам "черная легенда".
Для тех, кто хочет иметь возможность защищать Церковь против этих обвинений, у нас есть и другая информация. Например, Китинг указывает, что под названием Инквизиции существовало три института: средневековая Инквизиция была основана в 1184 г. и сошла на нет с исчезновением ереси катаров, Римская Инквизиция возникла в 1542 и была "наименее активной и самой мягкосердечной", а у испанской - "самая дурная репутация" из всех. Римский трибунал судил Галилея - тот не был подвергнут пыткам, а находился под домашним арестом, и в конце концов умер в своей постели, получая... папскую пенсию!
Инквизиции никогда не было в Англии, в Скандинавии, в северных и восточных частях Европы. О ее существовании в Ирландии и Шотландии нам также ничего не известно. И это очень много значит: хотя в средневековье Католическая Церковь в этих краях процветала, Инквизиция ей там не требовалась. Средневековое католичество - не синоним церковных трибуналов.
Сегодня, после публикации Би-Би-Си новых данных, нас особенно беспокоит то, как Инквизицию изображают в произведениях искусства. Например, вымышленный персонаж знаменитого романа Достоевского - Великий Инквизитор, ходячий кошмар, повелевающий всей страной и собирающийся предать смерти Христа, вернувшегося в Испанию XVI века. Великий Инквизитор Достоевского - призрак, плод заблуждения, проросший на почве неведения. Можно ли верить в то, о чем пишет литератор? Может ли искусство строиться на лжи? Торквемада не правил Испанией и ни за что не убил бы Христа. А Эдгар По с его рассказом? Его фабула ложна, обстановка фантастична, - что же остается? Но сила искусства велика, и все эти писания не перестанут будоражить воображение и противиться правде. Они останутся литературными бельмами на глазу Церкви. И вряд ли в ближайшем будущем те, кто хочет вредить Церкви, откажутся от столь удобного оружия, как "черная легенда".
--------------------------------------------------------------------------------
Первая публикация (на англ. яз.): "The Wanderer", 15 февраля 1996 г.
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Насыщенная радость супружеского соединения требует специального «обрамления» поведения «до» и «после». Многие не осознают того, что нельзя быть любезным и ласковым с женой лишь в тот момент, когда ты стремишься к телесному соединению с ней, чтобы затем, как только цель достигнута, вновь стать безнадежно скучным.
ЛЮБОВЬ И ФАНТАЗИЯ В СУПРУЖЕСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
«ДО» И «ПОСЛЕ»
Желание мужчины становится животным, когда сексуальный акт является навязыванием своей воли и грубым домогательством; такого рода действия, когда ни женщина, ни ее чувства не принимаются в расчет, трудно назвать в полной мере человеческими, и супружеский акт становится проявлением не любви, но насильственного господства.
Спонтанное, одновременное и взаимное желание – это лучшая подготовка к любовному соитию. Однако супругов нельзя уподобить двум синхронно настроенным часам; порой одну стрелку нужно перевести вперед, а другую назад. Супруг, который стремится к любовному соединению, должен начать с ухаживания, с тысячи ласковых жестов, которые сама природа подсказывает тем, кто любит. Тело супруги должно стать как бы музыкальным инструментом, вибрирующим в унисон желанию супруга или, по крайней мере, согласным принять его.
Только это можно назвать поведением, достойным человека, навязывать же силой свое желание жене, не спрашивая ее согласия и не подготовив ее, – это поведение животного.
Другим условием успеха супружеского соединения является атмосфера тайной и никем не нарушаемой интимности: супруги должны чувствовать себя огражденными от посторонних взглядов, от непрошеного визита, от любопытства соседей или детей. В особенности не рекомендуется присутствие в родительской спальне ребенка в возрасте старше года.
ДВЕ ПРИРОДЫ
Следует задуматься над разницей между мужской и женской чувствительностью, поскольку отношение двух полов к супружескому акту достаточно различно. Для мужчины, который вступает в отношения с миром прежде всего через разум или инстинкт, половое влечение является сильным и страстным стимулом, тогда как для женщины чувство иной раз важнее самого сексуального акта. От душевной восприимчивости мужчины зависит, насколько он способен владеть своей страстью, не для того, конечно, чтобы свести ее к простым ласкам, как к особому роду проявления супружеских чувств, но для того, чтобы эта страсть вылилась в горячее объятие, полное высочайших эмоций, и могла бы выразить себя в проявлениях почти отроческой нежности.
Мужчина должен знать, что эгоистическое удовлетворение, полученное путем неохотной, почти болезненной уступки со стороны женщины, всегда оставляет горький и неотвязный привкус и ослабляет ту душевную связь между супругами, которая подогревается чувством.
Супружеская любовь, как показывает опыт, не приносит удовлетворения, если один из супругов слишком устал или плохо себя чувствует. Молодой и темпераментный муж должен учитывать, что жена может иной раз чувствовать себя изнуренной от тысячи повседневных забот о детях и доме и потому не очень расположена к любовным объятиям; с другой стороны, женщина, еще молодая, должна помнить о том, что ее муж, если он достиг уже определенного возраста, не обладает более той сексуальной жизненной силой, которая была у него в 25 лет. Но и периоды угнетения, вызванные внешними причинами, или хрупкое психофизическое здоровье могут иметь те же последствия, что и не очень молодой возраст.
ГАРМОНИЯ СЕРДЕЦ И ТЕЛ
Физический язык любви – это искусство, создаваемое спонтанной фантазией, искренностью и теми естественными «находками», которые суть плоды взаимной любви; сводить его к простой «технике», почерпнутой из учебников по эротике, – значит опошлять и обесценивать его. В любовных отношениях между мужчиной и женщиной с обеих сторон должно присутствовать желание дать другому как можно больше радости, связанной с нежностью, страстью, уважением и пониманием характера определенных проявлений любви, которые являются средством выражения и укрепления общения двух душ.
--------------------------------------------------------------------------------
Из книги профессора экклезиологии Папского университета Святого Креста Артуро КАТТАНЕО «Брак: дар и служение». – Рига, 2001.
и еще один:
Артуро Каттанео
Гармония сердец и тел
Супруг должен приближаться к кульминационной точке супружеского акта, лишь в полной мере поэтически пережив радость открытия тела супруги. К наиболее интимным ласкам следует переходить, особенно в начале супружества, только после нежной предварительной подготовки. И тогда супруга сама раскроется навстречу: близость должна наступать постепенно, и скромные одежды вначале предпочтительнее полного и мгновенного обнажения.
Мужу следует хорошо усвоить азбуку соития, женщину можно завоевать только через ее сердце; эта естественная женская потребность должна заставить мужчину очеловечить собственное желание и научиться управлять своими порывами.
Понимая всю важность физической гармонии для взаимного удовлетворения и для сохранения верности мужа, женщина, видя, что муж думает не только о себе, не останется пассивной и равнодушной в то время, как муж прилагает усилия, чтобы и она получила физическое удовлетворение:
в таком случае было бы нечестно и неискренне со стороны жены оставить мужа в неведении относительно своих истинных чувств и интимных желаний. К примеру, каждая женщина знает, как страстно ответить на поцелуи, однако, очень часто она довольствуется только тем, что принимает их, вместо того, чтобы возвратить их с тем же пылом.
А если вдруг в начале брака супруги не достигают физической гармонии? В большинстве случаев лучшее лекарство при этом - любовь, деликатность, понимание женской природы со стороны мужа и мужской - со стороны жены, а также адекватное выполнение своих обязанностей не только в моменты супружеских отношений, но и в течение всего дня и всех моментов супружеской жизни.
Физический язык любви - это искусство, создаваемое спонтанной фантазией, искренностью и теми естественными «находками», которые суть плоды взаимной любви; сводить его к простой «технике», почерпнутой из учебников по эротике, - значит опошлять и обесценивать его.
В любовных отношениях между мужчиной и женщиной с обеих сторон должно присутствовать желание дать другому как можно больше радости, связанной с нежностью, страстью, уважением и пониманием характера определенных проявлений любви, которые являются средством выражения и укрепления общения двух душ.
ЛЮБОВЬ И ФАНТАЗИЯ В СУПРУЖЕСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
«ДО» И «ПОСЛЕ»
Желание мужчины становится животным, когда сексуальный акт является навязыванием своей воли и грубым домогательством; такого рода действия, когда ни женщина, ни ее чувства не принимаются в расчет, трудно назвать в полной мере человеческими, и супружеский акт становится проявлением не любви, но насильственного господства.
Спонтанное, одновременное и взаимное желание – это лучшая подготовка к любовному соитию. Однако супругов нельзя уподобить двум синхронно настроенным часам; порой одну стрелку нужно перевести вперед, а другую назад. Супруг, который стремится к любовному соединению, должен начать с ухаживания, с тысячи ласковых жестов, которые сама природа подсказывает тем, кто любит. Тело супруги должно стать как бы музыкальным инструментом, вибрирующим в унисон желанию супруга или, по крайней мере, согласным принять его.
Только это можно назвать поведением, достойным человека, навязывать же силой свое желание жене, не спрашивая ее согласия и не подготовив ее, – это поведение животного.
Другим условием успеха супружеского соединения является атмосфера тайной и никем не нарушаемой интимности: супруги должны чувствовать себя огражденными от посторонних взглядов, от непрошеного визита, от любопытства соседей или детей. В особенности не рекомендуется присутствие в родительской спальне ребенка в возрасте старше года.
ДВЕ ПРИРОДЫ
Следует задуматься над разницей между мужской и женской чувствительностью, поскольку отношение двух полов к супружескому акту достаточно различно. Для мужчины, который вступает в отношения с миром прежде всего через разум или инстинкт, половое влечение является сильным и страстным стимулом, тогда как для женщины чувство иной раз важнее самого сексуального акта. От душевной восприимчивости мужчины зависит, насколько он способен владеть своей страстью, не для того, конечно, чтобы свести ее к простым ласкам, как к особому роду проявления супружеских чувств, но для того, чтобы эта страсть вылилась в горячее объятие, полное высочайших эмоций, и могла бы выразить себя в проявлениях почти отроческой нежности.
Мужчина должен знать, что эгоистическое удовлетворение, полученное путем неохотной, почти болезненной уступки со стороны женщины, всегда оставляет горький и неотвязный привкус и ослабляет ту душевную связь между супругами, которая подогревается чувством.
Супружеская любовь, как показывает опыт, не приносит удовлетворения, если один из супругов слишком устал или плохо себя чувствует. Молодой и темпераментный муж должен учитывать, что жена может иной раз чувствовать себя изнуренной от тысячи повседневных забот о детях и доме и потому не очень расположена к любовным объятиям; с другой стороны, женщина, еще молодая, должна помнить о том, что ее муж, если он достиг уже определенного возраста, не обладает более той сексуальной жизненной силой, которая была у него в 25 лет. Но и периоды угнетения, вызванные внешними причинами, или хрупкое психофизическое здоровье могут иметь те же последствия, что и не очень молодой возраст.
ГАРМОНИЯ СЕРДЕЦ И ТЕЛ
Физический язык любви – это искусство, создаваемое спонтанной фантазией, искренностью и теми естественными «находками», которые суть плоды взаимной любви; сводить его к простой «технике», почерпнутой из учебников по эротике, – значит опошлять и обесценивать его. В любовных отношениях между мужчиной и женщиной с обеих сторон должно присутствовать желание дать другому как можно больше радости, связанной с нежностью, страстью, уважением и пониманием характера определенных проявлений любви, которые являются средством выражения и укрепления общения двух душ.
--------------------------------------------------------------------------------
Из книги профессора экклезиологии Папского университета Святого Креста Артуро КАТТАНЕО «Брак: дар и служение». – Рига, 2001.
и еще один:
Артуро Каттанео
Гармония сердец и тел
Супруг должен приближаться к кульминационной точке супружеского акта, лишь в полной мере поэтически пережив радость открытия тела супруги. К наиболее интимным ласкам следует переходить, особенно в начале супружества, только после нежной предварительной подготовки. И тогда супруга сама раскроется навстречу: близость должна наступать постепенно, и скромные одежды вначале предпочтительнее полного и мгновенного обнажения.
Мужу следует хорошо усвоить азбуку соития, женщину можно завоевать только через ее сердце; эта естественная женская потребность должна заставить мужчину очеловечить собственное желание и научиться управлять своими порывами.
Понимая всю важность физической гармонии для взаимного удовлетворения и для сохранения верности мужа, женщина, видя, что муж думает не только о себе, не останется пассивной и равнодушной в то время, как муж прилагает усилия, чтобы и она получила физическое удовлетворение:
в таком случае было бы нечестно и неискренне со стороны жены оставить мужа в неведении относительно своих истинных чувств и интимных желаний. К примеру, каждая женщина знает, как страстно ответить на поцелуи, однако, очень часто она довольствуется только тем, что принимает их, вместо того, чтобы возвратить их с тем же пылом.
А если вдруг в начале брака супруги не достигают физической гармонии? В большинстве случаев лучшее лекарство при этом - любовь, деликатность, понимание женской природы со стороны мужа и мужской - со стороны жены, а также адекватное выполнение своих обязанностей не только в моменты супружеских отношений, но и в течение всего дня и всех моментов супружеской жизни.
Физический язык любви - это искусство, создаваемое спонтанной фантазией, искренностью и теми естественными «находками», которые суть плоды взаимной любви; сводить его к простой «технике», почерпнутой из учебников по эротике, - значит опошлять и обесценивать его.
В любовных отношениях между мужчиной и женщиной с обеих сторон должно присутствовать желание дать другому как можно больше радости, связанной с нежностью, страстью, уважением и пониманием характера определенных проявлений любви, которые являются средством выражения и укрепления общения двух душ.
пятница, 25 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Нас возвышающая ненависть к Америке
или
Как Соединенные Штаты разбомбили московский водопровод
Одна из крылатых ракет, выпущенных американской авиацией, угодила в водопровод дома, где живет моя мама. Выяснилось это, правда, не сразу.
Когда утром отключили воду, мама села за телефон — выяснять, что произошло. Ответили: авария. Отправилась мама в магазин за парой бутылок с водой. Возвращается назад — в лифт втиснулся незнакомый сосед. Он-то и раскрыл маме глаза, выпалив:
— Началось! Из-за американских бомбежек в Ливии уже и воды нет!
Мама, любезная по характеру, решила поддержать шутку:
— А еще из-за землетрясения в Японии…
— Из-за японского землетрясения еще наплачемся! — заорал сосед, выпучив глаза. — А воды нет конкретно из-за американцев! Они, сволочи, все нам портят. Специально!..
Не шутил, оказывается. Всерьез! Дальше перечисление американских преступлений пошло на чистом матерном, и мама от греха подальше вышла из лифта.
Можно предположить, что ввиду отсутствия питьевой воды сосед с утра злоупотребил горячительными напитками. Но он всего лишь повторял то, в чем уверены многие наши сограждане и на трезвую голову. Яростный антиамериканизм — неотъемлемая черта духовной жизни российского общества, если не краеугольный камень наших представлений о внешнем мире.
Почему наша страна, где так много людей голосуют за компартию, где в почете революционеры, где любят твердить о справедливости, нисколько не сочувствует жертвам тирании, а только тиранам? Причем самым отвратительным — от Саддама Хусейна до Муаммара Каддафи? Причина проста: они — враги Америки. И только это имеет значение.
Большой отряд наших пропагандистов со всех прилавков, в разнообразной упаковке и дозировке, круглосуточно торгует ненавистью к Соединенным Штатам. Это прибыльный и надежный бизнес.
Главные ненавистники Америки живут в загородных особняках, одеваются в Милане и отправляют жен рожать за океан. Во-первых, там первоклассная медицина, во-вторых, рожденный на американской земле получает право на паспорт гражданина США. Наши антиамериканисты точно знают, где должны вырасти их дети. А вернувшись из-за океана, с телеэкранов и на газетных полос обвиняют Америку во всех грехах.
Но особенно и уговаривать никого не приходится. Антиамериканизм остро необходим. Это товар повседневного спроса. Наличие такого могущественного врага повышает собственную самооценку. Американцы какие только каверзы не придумают — и нефть с газом наши хотят отнять, и в прошлом году жару невыносимую в Москве устроили... А мы — держимся, не сдаемся!
Почему наши генералы продолжают готовиться к войне с НАТО и США? Одно дело — прикидывать, какие ракеты нужны, чтобы прорваться через пока не существующую систему противоракетной обороны. Другое, куда более скучное занятие — воевать с боевиками на Северном Кавказе. А их никак не удается победить, потому что действующим там частям нужны другое оружие, другое снаряжение, другие тактика и подготовка. Никому не хочется заниматься тоскливой повседневностью. Куда приятнее полностью отдаться нас возвышающей конфронтации с Соединенными Штатами.
Наличие Большого Американского Врага избавляет от неприятной необходимости выяснять причины огромного числа неурядиц в собственной стране и понимать, что виной тому мы сами. Смотреть в зеркало не всегда приятно. А так — ясно, кто во всем виноват. Следовательно, винить себя не в чем. Напротив, учитывая, какой враг нам противостоит, приходишь к выводу: наш путь — это сплошные победы.
Что еще приятно — враг презираемый, в чем-то жалкий, как минимум бездуховный. “Американцы — тупые!” — радостно звучит со всех сторон. В одной компании оказался рядом с молодой дамой, директором банка. Она рассказывала, как, бросив все, рванула в Штаты и четыре часа отстояла в очереди, чтобы среди первых приобрести четвертую модель модного телефона, без которого уважающий себя человек не может показаться в обществе.
— Ну и тупые же эти американцы! — делилась она своими впечатлениями, не выпуская из рук придуманную американцами игрушку для взрослых.
Это еще товарищ Сталин говорил: “Самый последний советский человек на голову выше лучшего человека Запада”…
Особый характер носит антиамериканизм правящей верхушки.
Во время войны спецпредставитель президента США Гарри Гопкинс, прилетев в Москву, объяснял Сталину, что поставки по ленд-лизу задерживаются из-за забастовок, которые идут в Соединенных Штатах.
“Забастовки? — искренне удивился Сталин, борец за счастье трудящихся. — А у вас что, нет полиции?”
“Большинство граждан Советского Союза, — вспоминал тогдашний американский посол, — как мне представляется, не понимают, что такое личные свободы, что такое демократия, как мы в Америке все это понимаем. Те русские, которые понимали, здесь больше не живут. Они в эмиграции, в тюрьме или мертвы…”
Как ни странно это осознавать, но и нынешнее поколение наших политиков — хотя они-то часто и подолгу бывают за границей (а многие еще и отправили туда свои семьи) — не понимает, как функционирует американское общество, и считает американцев лицемерами.
Характерную эволюцию претерпела американская политика Владимира Путина. Он начинал свое президентство как трезвый прагматик — с выражения солидарности с США после страшных терактов 11 сентября 2001 года, согласия на американские базы в Центральной Азии и официального заявления: “Россия категорически не заинтересована в поражении США в Ираке”.
Но, предложив Соединенным Штатам тесное партнерство, был крайне разочарован. Он пытался дружить с американцами по своим правилам. Выяснилось, что у американцев правила другие. Это было воспринято как личная обида. Стратегическое партнерство с Западом было признано ненужным: Россия самодостаточна и могущественна.
Сказалось и другое. В 2001 году Владимир Путин был еще молодым и не очень уверенным в себе президентом. Ему хотелось занять заметное место в кругу руководителей мировых держав, льстила возможность быть с ними на равных. Через несколько лет его жизнеощущение изменилось. Резко поменялась и тональность внешней политики. И в очередном послании Федеральному Собранию президент раздраженно высказался относительно “товарища волка”, который делает что хочет, имея в виду США.
Внешняя политика в последние годы несколько раз менялась — от предложения Западу тесного партнерства до почти холодной войны. Никакого практического смысла эти перемены не имели — просто личные эмоции, недовольство и обида чуть ли не на весь мир. Очень точно описал это жизнеощущение один знаток нашей внешней политики: “Уязвленное самолюбие народных мстителей, засевших в осажденной крепости”.
Ненависть, которая отравляет души многих наших сограждан, не имеет отношения к реальной политике Соединенных Штатов, которую можно одобрять или критиковать. Объект ненависти — не реальная страна, а существующая в их воображении. Поэтому в ходу придуманные цитаты. Самая ходовая из них — приписываемое директору ЦРУ Аллену Даллесу намерение морально разложить советских людей. Мало того что он этого не говорил — владеющий английским языком, если не жалко времени, может в этом убедиться, проштудировав все им написанное (цитата существует только на русском). Главное — он и не мог этого сказать. Даллес был набожным человеком, ненавидел безбожную советскую власть, поэтому если бы высказался на эти темы, то призвал бы вовсе не к разложению русского народа, а к восстановлению традиционных, в первую очередь религиозных ценностей…
Наша зацикленность на Америке свидетельствует о неспособности ориентироваться в современном мире и о нежелании заняться наведением порядка в собственном доме. Смотришь программу новостей — там все об американцах! Или они все крушат, или, напротив, сами терпят катастрофу. Как будто нашу страну ничего не интересует и нет других забот, кроме военной операции в Ливии.
У нас многие уверены, что американцы сосредоточились на России, только и думают, как бы нам нагадить...
Две недели мы снимали в Соединенных Штатах документальный сериал. Каждый день я покупал местные газеты, вечером, после съемок, смотрел телевидение. Поразился: за две недели — ни одного упоминания России. Ни одного! Наша страна, когда не происходит нечто экстраординарное, не в фокусе внимания американцев. Они заняты совершенно другими проблемами.
Я подумал: как хорошо, что большинство наших ненавистников Америки об этом не подозревают. Каким ударом для них было бы узнать, что главный враг, с мыслью о котором они просыпаются и засыпают, о них почти не вспоминает.
И если в кране нет воды — надо ремонтировать водопровод.
или
Как Соединенные Штаты разбомбили московский водопровод
Одна из крылатых ракет, выпущенных американской авиацией, угодила в водопровод дома, где живет моя мама. Выяснилось это, правда, не сразу.
Когда утром отключили воду, мама села за телефон — выяснять, что произошло. Ответили: авария. Отправилась мама в магазин за парой бутылок с водой. Возвращается назад — в лифт втиснулся незнакомый сосед. Он-то и раскрыл маме глаза, выпалив:
— Началось! Из-за американских бомбежек в Ливии уже и воды нет!
Мама, любезная по характеру, решила поддержать шутку:
— А еще из-за землетрясения в Японии…
— Из-за японского землетрясения еще наплачемся! — заорал сосед, выпучив глаза. — А воды нет конкретно из-за американцев! Они, сволочи, все нам портят. Специально!..
Не шутил, оказывается. Всерьез! Дальше перечисление американских преступлений пошло на чистом матерном, и мама от греха подальше вышла из лифта.
Можно предположить, что ввиду отсутствия питьевой воды сосед с утра злоупотребил горячительными напитками. Но он всего лишь повторял то, в чем уверены многие наши сограждане и на трезвую голову. Яростный антиамериканизм — неотъемлемая черта духовной жизни российского общества, если не краеугольный камень наших представлений о внешнем мире.
Почему наша страна, где так много людей голосуют за компартию, где в почете революционеры, где любят твердить о справедливости, нисколько не сочувствует жертвам тирании, а только тиранам? Причем самым отвратительным — от Саддама Хусейна до Муаммара Каддафи? Причина проста: они — враги Америки. И только это имеет значение.
Большой отряд наших пропагандистов со всех прилавков, в разнообразной упаковке и дозировке, круглосуточно торгует ненавистью к Соединенным Штатам. Это прибыльный и надежный бизнес.
Главные ненавистники Америки живут в загородных особняках, одеваются в Милане и отправляют жен рожать за океан. Во-первых, там первоклассная медицина, во-вторых, рожденный на американской земле получает право на паспорт гражданина США. Наши антиамериканисты точно знают, где должны вырасти их дети. А вернувшись из-за океана, с телеэкранов и на газетных полос обвиняют Америку во всех грехах.
Но особенно и уговаривать никого не приходится. Антиамериканизм остро необходим. Это товар повседневного спроса. Наличие такого могущественного врага повышает собственную самооценку. Американцы какие только каверзы не придумают — и нефть с газом наши хотят отнять, и в прошлом году жару невыносимую в Москве устроили... А мы — держимся, не сдаемся!
Почему наши генералы продолжают готовиться к войне с НАТО и США? Одно дело — прикидывать, какие ракеты нужны, чтобы прорваться через пока не существующую систему противоракетной обороны. Другое, куда более скучное занятие — воевать с боевиками на Северном Кавказе. А их никак не удается победить, потому что действующим там частям нужны другое оружие, другое снаряжение, другие тактика и подготовка. Никому не хочется заниматься тоскливой повседневностью. Куда приятнее полностью отдаться нас возвышающей конфронтации с Соединенными Штатами.
Наличие Большого Американского Врага избавляет от неприятной необходимости выяснять причины огромного числа неурядиц в собственной стране и понимать, что виной тому мы сами. Смотреть в зеркало не всегда приятно. А так — ясно, кто во всем виноват. Следовательно, винить себя не в чем. Напротив, учитывая, какой враг нам противостоит, приходишь к выводу: наш путь — это сплошные победы.
Что еще приятно — враг презираемый, в чем-то жалкий, как минимум бездуховный. “Американцы — тупые!” — радостно звучит со всех сторон. В одной компании оказался рядом с молодой дамой, директором банка. Она рассказывала, как, бросив все, рванула в Штаты и четыре часа отстояла в очереди, чтобы среди первых приобрести четвертую модель модного телефона, без которого уважающий себя человек не может показаться в обществе.
— Ну и тупые же эти американцы! — делилась она своими впечатлениями, не выпуская из рук придуманную американцами игрушку для взрослых.
Это еще товарищ Сталин говорил: “Самый последний советский человек на голову выше лучшего человека Запада”…
Особый характер носит антиамериканизм правящей верхушки.
Во время войны спецпредставитель президента США Гарри Гопкинс, прилетев в Москву, объяснял Сталину, что поставки по ленд-лизу задерживаются из-за забастовок, которые идут в Соединенных Штатах.
“Забастовки? — искренне удивился Сталин, борец за счастье трудящихся. — А у вас что, нет полиции?”
“Большинство граждан Советского Союза, — вспоминал тогдашний американский посол, — как мне представляется, не понимают, что такое личные свободы, что такое демократия, как мы в Америке все это понимаем. Те русские, которые понимали, здесь больше не живут. Они в эмиграции, в тюрьме или мертвы…”
Как ни странно это осознавать, но и нынешнее поколение наших политиков — хотя они-то часто и подолгу бывают за границей (а многие еще и отправили туда свои семьи) — не понимает, как функционирует американское общество, и считает американцев лицемерами.
Характерную эволюцию претерпела американская политика Владимира Путина. Он начинал свое президентство как трезвый прагматик — с выражения солидарности с США после страшных терактов 11 сентября 2001 года, согласия на американские базы в Центральной Азии и официального заявления: “Россия категорически не заинтересована в поражении США в Ираке”.
Но, предложив Соединенным Штатам тесное партнерство, был крайне разочарован. Он пытался дружить с американцами по своим правилам. Выяснилось, что у американцев правила другие. Это было воспринято как личная обида. Стратегическое партнерство с Западом было признано ненужным: Россия самодостаточна и могущественна.
Сказалось и другое. В 2001 году Владимир Путин был еще молодым и не очень уверенным в себе президентом. Ему хотелось занять заметное место в кругу руководителей мировых держав, льстила возможность быть с ними на равных. Через несколько лет его жизнеощущение изменилось. Резко поменялась и тональность внешней политики. И в очередном послании Федеральному Собранию президент раздраженно высказался относительно “товарища волка”, который делает что хочет, имея в виду США.
Внешняя политика в последние годы несколько раз менялась — от предложения Западу тесного партнерства до почти холодной войны. Никакого практического смысла эти перемены не имели — просто личные эмоции, недовольство и обида чуть ли не на весь мир. Очень точно описал это жизнеощущение один знаток нашей внешней политики: “Уязвленное самолюбие народных мстителей, засевших в осажденной крепости”.
Ненависть, которая отравляет души многих наших сограждан, не имеет отношения к реальной политике Соединенных Штатов, которую можно одобрять или критиковать. Объект ненависти — не реальная страна, а существующая в их воображении. Поэтому в ходу придуманные цитаты. Самая ходовая из них — приписываемое директору ЦРУ Аллену Даллесу намерение морально разложить советских людей. Мало того что он этого не говорил — владеющий английским языком, если не жалко времени, может в этом убедиться, проштудировав все им написанное (цитата существует только на русском). Главное — он и не мог этого сказать. Даллес был набожным человеком, ненавидел безбожную советскую власть, поэтому если бы высказался на эти темы, то призвал бы вовсе не к разложению русского народа, а к восстановлению традиционных, в первую очередь религиозных ценностей…
Наша зацикленность на Америке свидетельствует о неспособности ориентироваться в современном мире и о нежелании заняться наведением порядка в собственном доме. Смотришь программу новостей — там все об американцах! Или они все крушат, или, напротив, сами терпят катастрофу. Как будто нашу страну ничего не интересует и нет других забот, кроме военной операции в Ливии.
У нас многие уверены, что американцы сосредоточились на России, только и думают, как бы нам нагадить...
Две недели мы снимали в Соединенных Штатах документальный сериал. Каждый день я покупал местные газеты, вечером, после съемок, смотрел телевидение. Поразился: за две недели — ни одного упоминания России. Ни одного! Наша страна, когда не происходит нечто экстраординарное, не в фокусе внимания американцев. Они заняты совершенно другими проблемами.
Я подумал: как хорошо, что большинство наших ненавистников Америки об этом не подозревают. Каким ударом для них было бы узнать, что главный враг, с мыслью о котором они просыпаются и засыпают, о них почти не вспоминает.
И если в кране нет воды — надо ремонтировать водопровод.
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Домучила "Историю католической церкви в России", некоторые моменты изложены очень в сжатой форме, придется искать в интернете другого автора с более подробным описанием. Зато будет чем заняться!
На самом деле третьи сутки к перемене погоды ноет травмированная нога даже ночью, состояние сонное и какое-то замерзшее. По вечерам за ужином смотрим "Симпсонов", забавный мультсериал, хотя "Американского папашу" я тоже очень люблю. Иногда там встречаются потрясающие афоризмы. Думаю, как бы доползти после работы до ближайшего книжного и до ортопедического салона. Сколько же можно над собой издеваться? Зима продолжается, сегодня к вечеру до -8, и это называется на дворе почти апрель, даже смешно. Хотя ничего смешного нет, воронята в гнездах, ежики в норах, звери не понимают, почему в нашем мире все сдвинулось. Люди и то понять не могут, зачем было отменять переход на зимнее время, бесполезное занятие, как в поговорке про кота.
На самом деле третьи сутки к перемене погоды ноет травмированная нога даже ночью, состояние сонное и какое-то замерзшее. По вечерам за ужином смотрим "Симпсонов", забавный мультсериал, хотя "Американского папашу" я тоже очень люблю. Иногда там встречаются потрясающие афоризмы. Думаю, как бы доползти после работы до ближайшего книжного и до ортопедического салона. Сколько же можно над собой издеваться? Зима продолжается, сегодня к вечеру до -8, и это называется на дворе почти апрель, даже смешно. Хотя ничего смешного нет, воронята в гнездах, ежики в норах, звери не понимают, почему в нашем мире все сдвинулось. Люди и то понять не могут, зачем было отменять переход на зимнее время, бесполезное занятие, как в поговорке про кота.
четверг, 24 марта 2011
20:39
Доступ к записи ограничен
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Сегодня возвращась в трамвае с работы, на одной остановке вошли офицеры человек 8. Там недалеко есть военное училище или какой-то гарнизон. Все расселись на сиденьях. Через некоторое время в салон заходит несколько пассажирок. Ни один из военных даже пальцем не шевельнул и глазом не повел, чтобы уступить кому-нибудь место. И это военные? Где же тот самый поручик Голицын? Где тот самый настоящий полковник?
Эх, перевелись ныне богатыри, осталась одна видимость...
Эх, перевелись ныне богатыри, осталась одна видимость...
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Завтра у меня на работе тоже будет интернет, это хорошо! Читаю Язвицкого "Иван III - Государь всея Руси", все то же, военные походы, дрязги между Патриархом и Папой, бунты, описания...Честно говоря, вгоняет в сон. Но бросить тоже рука не поднимается - осталась половина второго тома. Пока сижу одна в кабинете много всяких мыслей в голову лезет. Во вторник так задумалась, что толкнула локтем кружку и вылила весь чай на стол. Теперь рабочий блокнот желто-зеленого грустного цвета с покореженными листами. Вчера вечером просматривала старые записи в одной из тетрадей. Боже, сколько нежности, тепла и романтики в каждом слове! А сейчас - боль, отупение и лишь иногда проблески нежности. Идет такая страшная ломка, когда разум входит с телом в конфликт, потому что то, что я вижу и замечаю, нравится мне все меньше и меньше. Говорят, что в апреле нам поставят турникеты, как тогда ходить в будни на мессу? Понимая, что один раз в неделю для меня слишком и слишком мало. Познакомилась с Мариной, насколько интересны человеческие судьбы - папа был геолог, сама закончила театральный, а встретились мы с ней в костеле. Погода за окном тоже поражает своей непредсказуемостью, то снег, то солнце, и это почти апрель! Ветер гнет ветви березы напротив нашего здания. Хочется в Рим, прийти на центральную площадь Ватикана и на мгновение зажмуриться. Я мечтаю. Хочется писать стихи, но ничего не идет в голову. А встречаться ни с кем не хочется, пожалуй, только с одной из институтских подруг и еще с Отцом Фернандо на воскресной мессе. Возможно, попросить его о помощи, возможно, если получится, кое-что у него узнать. Скачала из интернета много хорошей литературы, теперь найду время, чтобы с ней разобраться, может, даже что-то распечатать, потому что рукописные книги все-таки самые лучшие для восприятия. Электронные, они все-таки какие-то слегка бездушные. Хочется цветущих вишен за окнами, но до них еще целый месяц. Хочется...Вчера вечером помогла везти карниз тетушке в троллейбусе, вначале потому что боялась, что он стукнет меня по голове, а потом просто так. Она спросила, нравится ли мне творчество Олега Погудина. Удивительные бывают встречи...
вторник, 22 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
А Вы говорите Ливия, тут почитаешь "Историю католической церкви в России", волосы дыбом встанут!
На самом деле везде и всегда в любой стране мира страдают самые обыкновенные люди, которые далеки от политики, от революций, которые просто думают о том, что у них будет завтра на столе, будет ли хлеб, будут ли здоровы и счастливы дети.
Я взялась читать эту книгу пару месяцев назад (даже в Ирландию брала), дошла до 20-века, если раньше были какие-то проблески, потому что на троне сидели и государи, нацеленные на сближение с Европой, то после 1917 года началось подлинное мракобесие. Мракобесие практически одинаковое и для православных, и для католиков. Правда, для православных были сделаны хоть какие-то послабления, а для католиков это стало началом конца. Притом, что во времена голода именно католические приходы обращались к международным организациям с просьбами о помощи голодающим. По мне абсолютно не важна конечная цель, важна сама помощь людям.
У меня в голове не укладывается, насколько же потерявшими всякие человеческие качества, такие как сострадание, сочувствие, нежность в конце концов, были эти так называемые борцы за коммунизм, если они не стеснялись грабить церкви и собственный народ? От слов коллективизация, продразверстка просто начинает мелко трясти, ибо за этими словами столько искалеченных, растрелянных, изгнанных, лишенных привычного мира душ. Может, кто-то начнет топать ногами, грозить кулаком, но по мне, то, что еще лежит на Красной площади, должно быть тихо вывезено и похоронено без всяких почестей...
На самом деле везде и всегда в любой стране мира страдают самые обыкновенные люди, которые далеки от политики, от революций, которые просто думают о том, что у них будет завтра на столе, будет ли хлеб, будут ли здоровы и счастливы дети.
Я взялась читать эту книгу пару месяцев назад (даже в Ирландию брала), дошла до 20-века, если раньше были какие-то проблески, потому что на троне сидели и государи, нацеленные на сближение с Европой, то после 1917 года началось подлинное мракобесие. Мракобесие практически одинаковое и для православных, и для католиков. Правда, для православных были сделаны хоть какие-то послабления, а для католиков это стало началом конца. Притом, что во времена голода именно католические приходы обращались к международным организациям с просьбами о помощи голодающим. По мне абсолютно не важна конечная цель, важна сама помощь людям.
У меня в голове не укладывается, насколько же потерявшими всякие человеческие качества, такие как сострадание, сочувствие, нежность в конце концов, были эти так называемые борцы за коммунизм, если они не стеснялись грабить церкви и собственный народ? От слов коллективизация, продразверстка просто начинает мелко трясти, ибо за этими словами столько искалеченных, растрелянных, изгнанных, лишенных привычного мира душ. Может, кто-то начнет топать ногами, грозить кулаком, но по мне, то, что еще лежит на Красной площади, должно быть тихо вывезено и похоронено без всяких почестей...
понедельник, 21 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Сегодня один добрый человек назвал меня на форуме жабой и послал обслуживать японцев на панели. Интересно, мужчины, которые ведут себя подобным образом, в реальной жизни трусы и подкаблучники или душевнобольные?
Вопрос: Как вы реагируете на оскорбления?
| 1. Игнорирую | 1 | (25%) | |
| 2. грамотно отвечаю | 2 | (50%) | |
| 3. замыкаюсь в себе и ухожу из сети | 0 | (0%) | |
| 4. ругаюсь черными словами и матом | 0 | (0%) | |
| 5. свой вариант ответа (напишите в комментах) | 1 | (25%) | |
| Всего: | 4 | ||
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
"Свободу лепреконам!"
Ставший традиционным в Москве парад Святого Патрика в этом году мэрия не санкционировала, ссылаясь на то, что заявка была подана слишком поздно. Однако парад все же состоялся - 20 марта около 14 часов Арбат заполнила толпа молодых людей, одетых в зеленое, с трилистниками, нарисованными на щеках и с влагами Ирландии в руках. Некоторые юноши были в килтах, невзирая на холодную погоду. Окружающие фотографировались с парнями в форме ИРА. Над Арбатом разносились крики: "Патрик! Патрик!" и напевы волынок.
Плакаты на Арбат пронести не давали, останавливали людей с плакатами еще до подземного перехода. Однако полиции на параде было мало. Почти трогательным было зрелище, когда плотную толпу, сгрудившуюся вокруг музыкантов-волынщиков, пытался разогнать одинокий полицейский. Никто не обращал на него внимания.
Однако постепенно стражи порядка активизировались. Когда трехтысячная толпа дошла до Смоленской и повернула обратно, у полицейских появились претензии к людям в маскарадных костюмах, которые разгуливали на ходулях среди толпы и разбрасывали конфетти. Им велели садиться в полицейскую машину. Ряженые возвышались над автомобилем, похожие на цапель. "Мы не можем так просто снять ходули, для этого нам нужно куда-то сесть!" - объяснял человек в костюме Святого Патрика. Растерялись и ряженые, и полицейские. На вопрос: "Что вы им инкриминируете?" полицейский из оцепления ответил, сверкая улыбкой: "Убийство Кеннеди!" Ответа, почему аресту подлежат именно ряженые на ходулях, а, например, не девушка в маске, которая хлопала окружающих по голове зеленым воздушным шариком, добиться у стражей порядка не удалось.
Народ вокруг начал скандировать "Свободу!", как несколько минут назад кричали "Патрик!" В ответ полицейские оттеснили участников от машины, открыли двери и усадили туда каждого из ряженых по очереди, давая снять ходули. Не пожалели даже девушку в серебристом костюме и с потрясающей длины накладными ресницами. Автомобиль с пятью задержанными уехал к ОВД "Арбатское", сопровождаемый криками "Свободу лепреконам!" Однако праздничного настроения это никтому не испортило. Полчаса спустя народу на Арбате поубавилось, но те, что остались, увлеченно водили хороводы и танцевали ирландские танцы. Полиция больше ничему не препятствовала.
Один из задержанных, Валентин, сообщил, что их отпустили, продержав в ОВД около 3-х часов. Им вменяется административное правонарушение - "участие в несанкционированном шествии в составе толпы на ходулях". Свою фамилию и имена других задержанных он назвать отказался.
Ставший традиционным в Москве парад Святого Патрика в этом году мэрия не санкционировала, ссылаясь на то, что заявка была подана слишком поздно. Однако парад все же состоялся - 20 марта около 14 часов Арбат заполнила толпа молодых людей, одетых в зеленое, с трилистниками, нарисованными на щеках и с влагами Ирландии в руках. Некоторые юноши были в килтах, невзирая на холодную погоду. Окружающие фотографировались с парнями в форме ИРА. Над Арбатом разносились крики: "Патрик! Патрик!" и напевы волынок.
Плакаты на Арбат пронести не давали, останавливали людей с плакатами еще до подземного перехода. Однако полиции на параде было мало. Почти трогательным было зрелище, когда плотную толпу, сгрудившуюся вокруг музыкантов-волынщиков, пытался разогнать одинокий полицейский. Никто не обращал на него внимания.
Однако постепенно стражи порядка активизировались. Когда трехтысячная толпа дошла до Смоленской и повернула обратно, у полицейских появились претензии к людям в маскарадных костюмах, которые разгуливали на ходулях среди толпы и разбрасывали конфетти. Им велели садиться в полицейскую машину. Ряженые возвышались над автомобилем, похожие на цапель. "Мы не можем так просто снять ходули, для этого нам нужно куда-то сесть!" - объяснял человек в костюме Святого Патрика. Растерялись и ряженые, и полицейские. На вопрос: "Что вы им инкриминируете?" полицейский из оцепления ответил, сверкая улыбкой: "Убийство Кеннеди!" Ответа, почему аресту подлежат именно ряженые на ходулях, а, например, не девушка в маске, которая хлопала окружающих по голове зеленым воздушным шариком, добиться у стражей порядка не удалось.
Народ вокруг начал скандировать "Свободу!", как несколько минут назад кричали "Патрик!" В ответ полицейские оттеснили участников от машины, открыли двери и усадили туда каждого из ряженых по очереди, давая снять ходули. Не пожалели даже девушку в серебристом костюме и с потрясающей длины накладными ресницами. Автомобиль с пятью задержанными уехал к ОВД "Арбатское", сопровождаемый криками "Свободу лепреконам!" Однако праздничного настроения это никтому не испортило. Полчаса спустя народу на Арбате поубавилось, но те, что остались, увлеченно водили хороводы и танцевали ирландские танцы. Полиция больше ничему не препятствовала.
Один из задержанных, Валентин, сообщил, что их отпустили, продержав в ОВД около 3-х часов. Им вменяется административное правонарушение - "участие в несанкционированном шествии в составе толпы на ходулях". Свою фамилию и имена других задержанных он назвать отказался.
воскресенье, 20 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Иногда Отец Игорь Ковалевский умеет удивлять и радовать своими проповедями, особенно сегодня, когда он говорил о вере, что она значит для современного человека. Потрясающе!
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Сергей Аверинцев
ЦВЕТИКИ МИЛЫЕ БРАТЦА ФРАНЦИСКА
итальянский католицизм русскими глазами
--------------------------------------------------------------------------------
Второго февраля 1944 года без малого семидесятивосьмилетний Вячеслав Иванов занес в свой поэтический дневник очередное стихотворение, которое начинается любовной, чуть фольклористской характеристикой обрядов римского церковного года, а завершается личным раздумием о шаге, который он сделал восемнадцать лет тому назад в римском соборе Св. Петра, присоединившись к католической церкви. Но в середине, между тем и другим, развито сопоставление двух типов народной набожности - итальянского и русского.
Где бормочут по-латыни,
Как-то верится беспечней,
Чем в скитах родной святыни, -
Простодушней, человечней.
Здесь креста поднять на плечи
Так покорно не умеют,
Как пред Богом наши свечи
На востоке пламенеют.
Присмотримся: это действительно сопоставление, взвешивающее и так, и эдак, без однозначной тенденции. Да, "простодушней" и "человечней". Однако "не умеют". "Беспечней" - нельзя сказать, чтобы очень похвальное слово; а ведь оно здесь образует не только рифму, но и синоним к "человечней". Мысль выражена с обычной для Вячеслава Иванова сжатостью, приличествующей формулировке целой темы, которая стоит за двумя четверостишиями. Это словно бы эпиграф к рефлексии над темой.
Стоит задуматься о тех исторических чертах, какие приобрело христианство в Италии и в России, как ощущаешь замешательство от преизобилия, с одной стороны, черт сходства, с другой стороны, контрастов. Поистине embarras de richesse: не знаешь, с чего начать. Так много общего: память о византийском наследии, особенно ощутимая, конечно, на полугреческом юге, однако исторически присутствующая и в Риме, например, в отданной когда-то бежавшим от иконокластов константинопольским монахам церкви Santa Maria in Cosmedin; почитание Божьей Матери, почитание чудотворных икон, вокруг которых то там, то здесь воздвигнуто Santuario; порой доходящий до колоритных суеверий и всегда далекий от протестантского морализма вкус народной набожности к конкретному; глубина исторической перспективы, то тут, то там уводящей в дохристианское... Когда русский читает надпись XII века в вышеупомянутой Санта Мариа ин Космедин, где Матерь Божия именуется "Божией Премудростию" ("Deique Sophiam"), когда он слышит от жителя столь, казалось бы, буржуазной и одновременно коммунистической Болоньи, что город этот до сих пор живет по-иному те несколько дней в году, на которые чудотворную икону приносят из местного Santuario, когда он видит, что делается с Неаполем в ожидании чуда св. Януария, - все это вызывает чувство, поистине близкое к ностальгическому. Недаром, недаром молодой итальянский граф из гоголевского отрывка 1839 г. "Рим", возвращаясь в отечество из заграничных скитаний, переживает благочестивые чувства, какие мог бы иметь в аналогичной ситуации набожный россиянин:
"Он вспомнил, что уже много лет не был в церкви, потерявшей свое чистое, высокое значение в тех умных землях Европы, где он был. Тихо вошел он и стал в молчании на колени у великолепных мраморных колонн и долго молился, сам не зная за что: молился, что его приняла Италия, что снизошло на него желанье молиться, что празднично было у него на душе, - и молитва эта, верно, была лучшая"1.
Италия, простосердечная и безотчетно, непосредственно молитвенная, противопоставлена охладевшим к вере "умным землям Европы" в точности так, как им обычно противопоставляется Россия. Внутри привычной славянофильской двучленной формулы на месте, нормально отведенном России, оказывается Италия; то, что это возможно, говорит о многом.
А с другой стороны: как не ощутить резкого диссонанса, скажем, между пышностью римского барокко, столь неразрывно связанного с папством, с иезуитизмом, а равно и "беспечностью", по слову доброжелательного Вяч. Иванова, итальянской народной веры, - и русским православным понятием о страхе Божием, о "духовном трезвении", о "духовной нищете"?
Гоголь еще мог помянуть без всякой внутренней дистанции "великолепные мраморные колонны" как обстановку для растроганной молитвы коленопреклоненного графа, да и вообще включить эту молитву в романтически беспечную смесь из красоты обворожительной Аннунциаты, архитектурных восторгов и прочего. В этой связи возникает острый вопрос о соотношении между итальянским идеалом красоты в духе Ренессанса и русским чувством христианской святыни. В исторической перспективе вопрос этот не допускает простых ответов. Не будем забывать, что еще у Достоевского чистый и целомудренный, то есть, очевидно, христианский идеал красоты, противостоящий "идеалу содомскому", именуется "идеалом Мадонны". Здесь не место обсуждать особую роль слова "Мадонна" (у авторов Пушкинской поры "Мадона" с одним -н-, не на итальянский, а на французский манер) в языке литературы и вообще культуры некатолических стран, например, Англии и России; слово это, отсылая к реалиям истории искусства, оставляет открытым вопрос о богословской идентичности поименованного лица. В сонете Пушкина (1830) "Мадона", т. е., собственно, картина, "Мадону" изображающая, воспета как метафора возвышенного счастья поэта в браке - счастья, при всем своем возвышенном характере, несомненно, вполне земного и постольку несообразного с теологическими импликациями "мариологии"; слова замыкающей сонет и потому особенно важной строки, по контексту относимые и к "Мадоне", и к супруге поэта, - "чистейшей прелести чистейший образец" - суммируют и заостряют некое деликатное противоречие, лежащее в основе стихотворения: да, "чистейшая", но все же "прелесть" - слово лукавое, даже если не вспоминать его мрачных коннотаций в славянской лексике православной аскетики ("прелесть бесовская", т. е. прельщение). Как бы то ни было, однако, "Мадона" - картина, но одновременно как бы и Сама Дева Мария, - важнейший предмет русской поэзии 1830-х годов, упоминаемый, безусловно, куда чаще, нежели церковно-обиходные именования "Богородица" или "Богоматерь". Необходимо отметить повествовательное стихотворение самого вдумчивого из поэтов пушкинской плеяды, Евгения Баратынского, - "Мадона" (1832). Стихотворение это, по видимости имитирующее тон наивно-назидательной легенды, на самом деле построено на резком столкновении двух коннотаций слова "Мадона", то есть двух рядов ценностей: ряда традиционно-религиозного и ряда, так сказать, "искусствоведческого", "музейного". Картина, принадлежащая, как выясняется в дальнейшем, кисти самого Корреджо, увидена для начала верующими глазами бедной старушки, утешающей свою дочь, - как икона, на месте коей при других этногеографических обстоятельствах была бы точно в такой функции православная икона:
"Не плачь, не кручинься ты, солнце мое! -
Тогда утешала старушка ее: -
Не плачь, переменится доля крутая:
Придет к нам на помощь Мадона святая.
Да лик Ее веру в тебе укрепит:
Смотри, как приветно с холста он глядит!"
Недаром она ниже так и именует картину - святой иконой. Поэт заставляет читателя на мгновение увидеть некое сокровище итальянской культуры не извне, но изнутри итальянской жизни, глазами итальянской народной традиции набожности, у себя дома. "Старушка смиренная" крестится "дрожащей рукою" на свою "икону" точь-в-точь так, как это делала бы ее русская сестра. И затем читателю предложено пережить контраст: является чужак, странствующий эстет, охарактеризованный в рифму: "любопытный" и "ненасытный". Тихая молитва перед "иконой"- не для него; он прямо-таки подпрыгивает - "вспрянул, картиною вдруг пораженный". Не только "икона" подменяется "картиной", но умиление подменяется возбуждением. "Чуждый взор иноплеменный", и здесь, как и в известных стихах Тютчева о России, "не поймет и не приметит" самого главного, ибо тайна Италии, как и тайна России, как эсотерика всякой народной жизни, от него утаена.
Здесь трудно не вспомнить, что среди изображений Мадонны, созданных итальянским Высоким Возрождением, одно получило в истории русской культуры ХIХ-ХХ вв. совсем особое значение. Речь идет о картине Рафаэля, изображающей Деву Марию на облаках со свв. Сикстом и Варварой, находящейся в Дрезденской галлерее и известной под названием Сикстинской Мадонны. Абсолютно невозможно вообразить русского интеллигента, который не знал бы ее по репродукции. История ее русского восприятия от Василия Жуковского, посвятившего ей прочувствованное мистическое истолкование, до Варлама Шаламова, после тяжелых лагерных переживаний с недоверием шедшего на свидание с временно выставленной в Москве картиной и затем ощутившего, что его недоверие полностью побеждено, - это тема для особого исследования. (Шаламов перед Сикстинской Мадонной - не ответ ли на вопрос Адорно о ситуации поэзии "после Освенцима"?)
Для Жуковского и тех, кто воспринял основанную им традицию, духовная доброкачественность Сикстинской Мадонны, в том числе и с православной точки зрения, ее право почитаться не только "картиной", но и "иконой", сомнению не подвергались. Как говорил об "идеале Мадонны" Достоевский, столь гневливый православный обличитель католицизма, мы уже упоминали. Однако в начале ХХ в. происходит эстетическое открытие византийско-русской иконы, побудившее православных мыслителей строить так называемое богословие иконы, которое обосновывает единственное право иконы быть аутентичным выражением православной духовности. "Богословы иконы" - о. Павел Флоренский, Леонид Успенский и другие - резко акцентируют пропасть между духовностью иконы и западной традицией, однозначно описываемой как разгул чувственности и сентиментальности, как "прелесть" в самом одиозном смысле. Продолжая эту же линию, Алексей Лосев выступил с резкой критикой Возрождения, стремясь в духе немецкого идеалистического дедуцирования времен Гегеля и Шеллинга диалектически вывести черты западного искусства из догматических расхождений католицизма с православием. Интересно, правда, что и Флоренский, и Лосев делают de facto некоторое исключение именно для Рафаэля. Русский мыслитель мог отторгнуть Рафаэля (и специально Сикстинскую Мадонну) от своего сердца лишь поистине с кровью сердца. Исключительно напряженное эмоциональное отношение к этому вопросу выявляет статья о. Сергия Булгакова "Две встречи", впервые опубликованная в "Русской мысли", 1923/1924, + 9/10, с. 925-33. Виднейший богослов повествует, что первая встреча с Сикстинской Мадонной в Дрезденской галлерее на исходе 1890-х годов была им пережита, как мощный стимул возвращения к вере и Церкви. И вот теперь он, принявший уже после революции священнический сан и переживший изгнание из России, снова стоит перед знаменитой картиной - но к ужасу своему ощущает в ней недопустимую духовную двусмысленность, страшное смешение святыни с человеческим, слишком человеческим...
Именно то, что Италия для традиционного европейского восприятия, вполне усвоенного послепетровской Россией, - страна искусства par excellence, а значит, и территория исполненного гордыни артистизма, край, где сначала великих художников кощунственно именуют "божественными", а там уже и любая стяжавшая успех певица может называться "дива", - усугубляет контраст. Недаром же у нас в старину о важничающем, нескромно великолепном господинчике на простонародном русском наречии говорили: "Эка фря, прости Господи!" ("фря", т. е. "фрязин", как немецкое "Welsche", - историческое обозначение романского южанина и специально итальянца). Грандиозная жестикуляция итальянского Ренессанса, итальянского барокко, итальянской оперы, - в определенной русской перспективе чуть-чуть "фря". В этой же перспективе колорит русской набожности определенным образом ассоциируется со скудостью русского ландшафта ("край родной долготерпенья", как сказано в известнейших стихах Тютчева), описываемого по противоположности к западноевропейскому и особенно к итальянскому: "ни замков, ни морей, ни гор", - читаем мы у Некрасова, антипода Тютчева; в родном акцентуируется нешуточная выстраданность, как примета, едва ли совместимая с роскошью юга. Чуть ниже Некрасов (приоткрывая обычно подспудную у него ностальгию по вере) говорит о русской сельской церкви:
Храм воздыханья, храм печали,
Убогий храм земли моей!
Тяжеле вздохов не слыхали
Ни римский Петр, ни Колизей!
Для того, чтобы христианские чувства итальянца были восприняты русским абсолютно всерьез, необходимо, чтобы он и в них почувствовал выстраданность; притом желательно, чтобы носитель таковых чувств обретался подальше от институционального католицизма - от пап и прелатов, но также и от католических правительств.
В этом отношении весьма примечательна восторженная заметка Пушкина, посвященная книге Сильвио Пеллико "Об обязанностях человека" и написанная в 1836 г. Разумеется, карбонарий Пеллико (1789-1854), приговоренный австрийскими властями в 1820 г. к пятнадцати годам заключения и отбывший из них десять, страдавший в таких страшных местах, как свинцовые камеры Дворца Дожей, был для русского читателя прежде всего автором книги о своем тюремном опыте "Le miei prigioni". Свидетельство о вере такого человека трудно было заподозрить в конформизме. Характерна собственная его фраза (из письма 1843 г. к издателю "Brockhauses Conversations-Lexicon", в котором он просил изменить заметку о себе): "Сильвио Пеллико в заключении перестал сомневаться в вере: он - католик, но не ханжа". Надо полагать, что Пушкин не преминул бы процитировать эту фразу, если бы знал ее, настолько точно соответствует она тому облику Пеллико, который стремится вызвать у читателя он сам. На похвальном слове автору "Моих темниц" слог Пушкина становится очень торжественным:
"В позднейшие [сравнительно с Отцами Церкви] времена неизвестный творец книги "О подражании Христу", Фенелон и Сильвио Пеллико в высшей степени принадлежали к тем избранным, которых Ангел Господний приветствовал именем "человеков благоволения" [Лук 2: 14].
Не приходится удивляться тому, что список Пушкина так краток1. Любопытно, конечно, что он состоит из одних только католиков. Но образы средневекового католицизма и оставленные им тексты, за исключением трактата "De imitatione Christi", европейская и специально русская известность которого единственна в своем роде, были слишком основательно забыты; даже и многоученому Гете, например, святыни Ассизи не говорили ровно ничего. Но в отличие от Гете, Пушкин, так и не вырвавшийся в свое итальянское путешествие, так и не увидевший той Бренты, которую превратил в символ своей неисполнимой мечты, -
Адриатические волны,
О Брента! я увижу ль вас? -
не имел представления о народных святых нового времени, живших достаточно недавно для того, чтобы память о них еще не ушла в книги из живой жизни. Для Гете такой фигурой был Филиппо Нери, по прозванию "Добрый Пеппо" (Peppo il Buono, 1515-1595); у Пушкина подобного опыта не было. А затем и в России, как повсюду, распространяется избирательное предпочтение к католицизму непременно средневековому, во всяком случае - дотридентинскому; в предпочтении этом объединялся как вкус времени, породивший английское Praeraphaelite Brotherhood и нескончаемые неоготические стилизации по городам Европы, так и высказываемая во множестве популярных книг и книжек убежденность в том, что католицизм был верой в Средние Века, а затем сохранился только в качестве институции. (В скобках заметим, что русский интеллигент и доселе имеет смутные сведения о репрезентативных фигурах католической духовности между Тридентским и Вторым Ватиканским соборами, кроме, разумеется, испанских мистиков XVI и французских янсенистов XVII вв., так что хуже всего дело обстоит именно с итальянцами; ни Филиппо Нери, ни Альфонс Лигуори, ни Джованни Боско в "канон" обычно не входят).
И после Пушкина русская литература продолжает искать объекты сочувствия среди таких представителей итальянского католицизма, которые при несомненной пламенности религиозного чувства стояли заведомо вне того мира официального Ватикана, мира прелатов, который, как правило, вызывал подозрение и неприязнь одновременно по мотивам православным и по мотивам либеральным. Исходя из этого, очевидно, что Савонарола был темой, можно сказать, неизбежной. Не приходится удивляться, что у Аполлона Майкова есть поэма о флорентинском доминиканце, в которой самое сильное - проповедь героя, а самое слабое в отношении поэтическом - рассуждения в конце, когда поэт никак не может решиться, хвалить ли ему героя за то, что "Христом был дух его напитан", или все-таки либерально порицать за недостаточную толерантность:
Христос! Он понял ли Тебя?
Между тем на Западе постепенно открывают того итальянского святого, которому и в России суждено было стать тем же, чем он стал в странах Европы, в особенности, пожалуй, протестантских, - любимым святым интеллигентов, далеких от католицизма: Франциска Ассизского. Открытие это происходило постепенно: отметим роль исследований Поля Сабатье и гейдельбергского искусствоведа Тоде, имевших немалый резонанс и в России. И вот пришло время, когда русская цензура на двенадцать лет - от октябрьского манифеста 1905 до октябрьского переворота 1917 - перестала противиться проникновению католических сюжетов. Это двенадцатилетие сделало возможным множество русских публикаций, так или иначе связанных с Ассизским Беднячком (отметим, например, серьезную книгу В. Герье: "Франциск, апостол нищеты и любви", М., 1908, а также переводы: "Сказания о Бедняке Хрис-тове", М., 1911, и "Цветочки св. Франциска Ассизского", М., 19131. Характерно, что на исходе упомянутого двенадцатилетия заглавие поэтического сборника Бориса Пастернака - "Сестра моя жизнь" - воспроизводит парадигму знаменитых формул Франциска: "Брат наш Солнце", "Сестра наша Смерть".
Охотников обличать Франциска с православной точки зрения, например, за отсутствие смирения, как это делал некто Ладыженский, автор "Мистической трилогии", нашлось немного. Гораздо чаще образ Франциска представлялся особенно близким как раз православной душе: любовь к нищете, любовь к природе - и, главное, бесхитростность, отсутствие чего бы то ни было лукавого и властного. Недаром уже в наши дни такой православный полемист, как Никита Струве, предлагал признать Франциска святым, чтимым также и Русской Православной Церковью; предложение это, во всяком случае, представляет собой характерный историко-культурный факт.
Если Франциск не является лицом, официально "прославленным" Русской Православной Церковью, то он вне всякого сомнения - один из неоффициальных небесных заступников русской литературы
ЦВЕТИКИ МИЛЫЕ БРАТЦА ФРАНЦИСКА
итальянский католицизм русскими глазами
--------------------------------------------------------------------------------
Второго февраля 1944 года без малого семидесятивосьмилетний Вячеслав Иванов занес в свой поэтический дневник очередное стихотворение, которое начинается любовной, чуть фольклористской характеристикой обрядов римского церковного года, а завершается личным раздумием о шаге, который он сделал восемнадцать лет тому назад в римском соборе Св. Петра, присоединившись к католической церкви. Но в середине, между тем и другим, развито сопоставление двух типов народной набожности - итальянского и русского.
Где бормочут по-латыни,
Как-то верится беспечней,
Чем в скитах родной святыни, -
Простодушней, человечней.
Здесь креста поднять на плечи
Так покорно не умеют,
Как пред Богом наши свечи
На востоке пламенеют.
Присмотримся: это действительно сопоставление, взвешивающее и так, и эдак, без однозначной тенденции. Да, "простодушней" и "человечней". Однако "не умеют". "Беспечней" - нельзя сказать, чтобы очень похвальное слово; а ведь оно здесь образует не только рифму, но и синоним к "человечней". Мысль выражена с обычной для Вячеслава Иванова сжатостью, приличествующей формулировке целой темы, которая стоит за двумя четверостишиями. Это словно бы эпиграф к рефлексии над темой.
Стоит задуматься о тех исторических чертах, какие приобрело христианство в Италии и в России, как ощущаешь замешательство от преизобилия, с одной стороны, черт сходства, с другой стороны, контрастов. Поистине embarras de richesse: не знаешь, с чего начать. Так много общего: память о византийском наследии, особенно ощутимая, конечно, на полугреческом юге, однако исторически присутствующая и в Риме, например, в отданной когда-то бежавшим от иконокластов константинопольским монахам церкви Santa Maria in Cosmedin; почитание Божьей Матери, почитание чудотворных икон, вокруг которых то там, то здесь воздвигнуто Santuario; порой доходящий до колоритных суеверий и всегда далекий от протестантского морализма вкус народной набожности к конкретному; глубина исторической перспективы, то тут, то там уводящей в дохристианское... Когда русский читает надпись XII века в вышеупомянутой Санта Мариа ин Космедин, где Матерь Божия именуется "Божией Премудростию" ("Deique Sophiam"), когда он слышит от жителя столь, казалось бы, буржуазной и одновременно коммунистической Болоньи, что город этот до сих пор живет по-иному те несколько дней в году, на которые чудотворную икону приносят из местного Santuario, когда он видит, что делается с Неаполем в ожидании чуда св. Януария, - все это вызывает чувство, поистине близкое к ностальгическому. Недаром, недаром молодой итальянский граф из гоголевского отрывка 1839 г. "Рим", возвращаясь в отечество из заграничных скитаний, переживает благочестивые чувства, какие мог бы иметь в аналогичной ситуации набожный россиянин:
"Он вспомнил, что уже много лет не был в церкви, потерявшей свое чистое, высокое значение в тех умных землях Европы, где он был. Тихо вошел он и стал в молчании на колени у великолепных мраморных колонн и долго молился, сам не зная за что: молился, что его приняла Италия, что снизошло на него желанье молиться, что празднично было у него на душе, - и молитва эта, верно, была лучшая"1.
Италия, простосердечная и безотчетно, непосредственно молитвенная, противопоставлена охладевшим к вере "умным землям Европы" в точности так, как им обычно противопоставляется Россия. Внутри привычной славянофильской двучленной формулы на месте, нормально отведенном России, оказывается Италия; то, что это возможно, говорит о многом.
А с другой стороны: как не ощутить резкого диссонанса, скажем, между пышностью римского барокко, столь неразрывно связанного с папством, с иезуитизмом, а равно и "беспечностью", по слову доброжелательного Вяч. Иванова, итальянской народной веры, - и русским православным понятием о страхе Божием, о "духовном трезвении", о "духовной нищете"?
Гоголь еще мог помянуть без всякой внутренней дистанции "великолепные мраморные колонны" как обстановку для растроганной молитвы коленопреклоненного графа, да и вообще включить эту молитву в романтически беспечную смесь из красоты обворожительной Аннунциаты, архитектурных восторгов и прочего. В этой связи возникает острый вопрос о соотношении между итальянским идеалом красоты в духе Ренессанса и русским чувством христианской святыни. В исторической перспективе вопрос этот не допускает простых ответов. Не будем забывать, что еще у Достоевского чистый и целомудренный, то есть, очевидно, христианский идеал красоты, противостоящий "идеалу содомскому", именуется "идеалом Мадонны". Здесь не место обсуждать особую роль слова "Мадонна" (у авторов Пушкинской поры "Мадона" с одним -н-, не на итальянский, а на французский манер) в языке литературы и вообще культуры некатолических стран, например, Англии и России; слово это, отсылая к реалиям истории искусства, оставляет открытым вопрос о богословской идентичности поименованного лица. В сонете Пушкина (1830) "Мадона", т. е., собственно, картина, "Мадону" изображающая, воспета как метафора возвышенного счастья поэта в браке - счастья, при всем своем возвышенном характере, несомненно, вполне земного и постольку несообразного с теологическими импликациями "мариологии"; слова замыкающей сонет и потому особенно важной строки, по контексту относимые и к "Мадоне", и к супруге поэта, - "чистейшей прелести чистейший образец" - суммируют и заостряют некое деликатное противоречие, лежащее в основе стихотворения: да, "чистейшая", но все же "прелесть" - слово лукавое, даже если не вспоминать его мрачных коннотаций в славянской лексике православной аскетики ("прелесть бесовская", т. е. прельщение). Как бы то ни было, однако, "Мадона" - картина, но одновременно как бы и Сама Дева Мария, - важнейший предмет русской поэзии 1830-х годов, упоминаемый, безусловно, куда чаще, нежели церковно-обиходные именования "Богородица" или "Богоматерь". Необходимо отметить повествовательное стихотворение самого вдумчивого из поэтов пушкинской плеяды, Евгения Баратынского, - "Мадона" (1832). Стихотворение это, по видимости имитирующее тон наивно-назидательной легенды, на самом деле построено на резком столкновении двух коннотаций слова "Мадона", то есть двух рядов ценностей: ряда традиционно-религиозного и ряда, так сказать, "искусствоведческого", "музейного". Картина, принадлежащая, как выясняется в дальнейшем, кисти самого Корреджо, увидена для начала верующими глазами бедной старушки, утешающей свою дочь, - как икона, на месте коей при других этногеографических обстоятельствах была бы точно в такой функции православная икона:
"Не плачь, не кручинься ты, солнце мое! -
Тогда утешала старушка ее: -
Не плачь, переменится доля крутая:
Придет к нам на помощь Мадона святая.
Да лик Ее веру в тебе укрепит:
Смотри, как приветно с холста он глядит!"
Недаром она ниже так и именует картину - святой иконой. Поэт заставляет читателя на мгновение увидеть некое сокровище итальянской культуры не извне, но изнутри итальянской жизни, глазами итальянской народной традиции набожности, у себя дома. "Старушка смиренная" крестится "дрожащей рукою" на свою "икону" точь-в-точь так, как это делала бы ее русская сестра. И затем читателю предложено пережить контраст: является чужак, странствующий эстет, охарактеризованный в рифму: "любопытный" и "ненасытный". Тихая молитва перед "иконой"- не для него; он прямо-таки подпрыгивает - "вспрянул, картиною вдруг пораженный". Не только "икона" подменяется "картиной", но умиление подменяется возбуждением. "Чуждый взор иноплеменный", и здесь, как и в известных стихах Тютчева о России, "не поймет и не приметит" самого главного, ибо тайна Италии, как и тайна России, как эсотерика всякой народной жизни, от него утаена.
Здесь трудно не вспомнить, что среди изображений Мадонны, созданных итальянским Высоким Возрождением, одно получило в истории русской культуры ХIХ-ХХ вв. совсем особое значение. Речь идет о картине Рафаэля, изображающей Деву Марию на облаках со свв. Сикстом и Варварой, находящейся в Дрезденской галлерее и известной под названием Сикстинской Мадонны. Абсолютно невозможно вообразить русского интеллигента, который не знал бы ее по репродукции. История ее русского восприятия от Василия Жуковского, посвятившего ей прочувствованное мистическое истолкование, до Варлама Шаламова, после тяжелых лагерных переживаний с недоверием шедшего на свидание с временно выставленной в Москве картиной и затем ощутившего, что его недоверие полностью побеждено, - это тема для особого исследования. (Шаламов перед Сикстинской Мадонной - не ответ ли на вопрос Адорно о ситуации поэзии "после Освенцима"?)
Для Жуковского и тех, кто воспринял основанную им традицию, духовная доброкачественность Сикстинской Мадонны, в том числе и с православной точки зрения, ее право почитаться не только "картиной", но и "иконой", сомнению не подвергались. Как говорил об "идеале Мадонны" Достоевский, столь гневливый православный обличитель католицизма, мы уже упоминали. Однако в начале ХХ в. происходит эстетическое открытие византийско-русской иконы, побудившее православных мыслителей строить так называемое богословие иконы, которое обосновывает единственное право иконы быть аутентичным выражением православной духовности. "Богословы иконы" - о. Павел Флоренский, Леонид Успенский и другие - резко акцентируют пропасть между духовностью иконы и западной традицией, однозначно описываемой как разгул чувственности и сентиментальности, как "прелесть" в самом одиозном смысле. Продолжая эту же линию, Алексей Лосев выступил с резкой критикой Возрождения, стремясь в духе немецкого идеалистического дедуцирования времен Гегеля и Шеллинга диалектически вывести черты западного искусства из догматических расхождений католицизма с православием. Интересно, правда, что и Флоренский, и Лосев делают de facto некоторое исключение именно для Рафаэля. Русский мыслитель мог отторгнуть Рафаэля (и специально Сикстинскую Мадонну) от своего сердца лишь поистине с кровью сердца. Исключительно напряженное эмоциональное отношение к этому вопросу выявляет статья о. Сергия Булгакова "Две встречи", впервые опубликованная в "Русской мысли", 1923/1924, + 9/10, с. 925-33. Виднейший богослов повествует, что первая встреча с Сикстинской Мадонной в Дрезденской галлерее на исходе 1890-х годов была им пережита, как мощный стимул возвращения к вере и Церкви. И вот теперь он, принявший уже после революции священнический сан и переживший изгнание из России, снова стоит перед знаменитой картиной - но к ужасу своему ощущает в ней недопустимую духовную двусмысленность, страшное смешение святыни с человеческим, слишком человеческим...
Именно то, что Италия для традиционного европейского восприятия, вполне усвоенного послепетровской Россией, - страна искусства par excellence, а значит, и территория исполненного гордыни артистизма, край, где сначала великих художников кощунственно именуют "божественными", а там уже и любая стяжавшая успех певица может называться "дива", - усугубляет контраст. Недаром же у нас в старину о важничающем, нескромно великолепном господинчике на простонародном русском наречии говорили: "Эка фря, прости Господи!" ("фря", т. е. "фрязин", как немецкое "Welsche", - историческое обозначение романского южанина и специально итальянца). Грандиозная жестикуляция итальянского Ренессанса, итальянского барокко, итальянской оперы, - в определенной русской перспективе чуть-чуть "фря". В этой же перспективе колорит русской набожности определенным образом ассоциируется со скудостью русского ландшафта ("край родной долготерпенья", как сказано в известнейших стихах Тютчева), описываемого по противоположности к западноевропейскому и особенно к итальянскому: "ни замков, ни морей, ни гор", - читаем мы у Некрасова, антипода Тютчева; в родном акцентуируется нешуточная выстраданность, как примета, едва ли совместимая с роскошью юга. Чуть ниже Некрасов (приоткрывая обычно подспудную у него ностальгию по вере) говорит о русской сельской церкви:
Храм воздыханья, храм печали,
Убогий храм земли моей!
Тяжеле вздохов не слыхали
Ни римский Петр, ни Колизей!
Для того, чтобы христианские чувства итальянца были восприняты русским абсолютно всерьез, необходимо, чтобы он и в них почувствовал выстраданность; притом желательно, чтобы носитель таковых чувств обретался подальше от институционального католицизма - от пап и прелатов, но также и от католических правительств.
В этом отношении весьма примечательна восторженная заметка Пушкина, посвященная книге Сильвио Пеллико "Об обязанностях человека" и написанная в 1836 г. Разумеется, карбонарий Пеллико (1789-1854), приговоренный австрийскими властями в 1820 г. к пятнадцати годам заключения и отбывший из них десять, страдавший в таких страшных местах, как свинцовые камеры Дворца Дожей, был для русского читателя прежде всего автором книги о своем тюремном опыте "Le miei prigioni". Свидетельство о вере такого человека трудно было заподозрить в конформизме. Характерна собственная его фраза (из письма 1843 г. к издателю "Brockhauses Conversations-Lexicon", в котором он просил изменить заметку о себе): "Сильвио Пеллико в заключении перестал сомневаться в вере: он - католик, но не ханжа". Надо полагать, что Пушкин не преминул бы процитировать эту фразу, если бы знал ее, настолько точно соответствует она тому облику Пеллико, который стремится вызвать у читателя он сам. На похвальном слове автору "Моих темниц" слог Пушкина становится очень торжественным:
"В позднейшие [сравнительно с Отцами Церкви] времена неизвестный творец книги "О подражании Христу", Фенелон и Сильвио Пеллико в высшей степени принадлежали к тем избранным, которых Ангел Господний приветствовал именем "человеков благоволения" [Лук 2: 14].
Не приходится удивляться тому, что список Пушкина так краток1. Любопытно, конечно, что он состоит из одних только католиков. Но образы средневекового католицизма и оставленные им тексты, за исключением трактата "De imitatione Christi", европейская и специально русская известность которого единственна в своем роде, были слишком основательно забыты; даже и многоученому Гете, например, святыни Ассизи не говорили ровно ничего. Но в отличие от Гете, Пушкин, так и не вырвавшийся в свое итальянское путешествие, так и не увидевший той Бренты, которую превратил в символ своей неисполнимой мечты, -
Адриатические волны,
О Брента! я увижу ль вас? -
не имел представления о народных святых нового времени, живших достаточно недавно для того, чтобы память о них еще не ушла в книги из живой жизни. Для Гете такой фигурой был Филиппо Нери, по прозванию "Добрый Пеппо" (Peppo il Buono, 1515-1595); у Пушкина подобного опыта не было. А затем и в России, как повсюду, распространяется избирательное предпочтение к католицизму непременно средневековому, во всяком случае - дотридентинскому; в предпочтении этом объединялся как вкус времени, породивший английское Praeraphaelite Brotherhood и нескончаемые неоготические стилизации по городам Европы, так и высказываемая во множестве популярных книг и книжек убежденность в том, что католицизм был верой в Средние Века, а затем сохранился только в качестве институции. (В скобках заметим, что русский интеллигент и доселе имеет смутные сведения о репрезентативных фигурах католической духовности между Тридентским и Вторым Ватиканским соборами, кроме, разумеется, испанских мистиков XVI и французских янсенистов XVII вв., так что хуже всего дело обстоит именно с итальянцами; ни Филиппо Нери, ни Альфонс Лигуори, ни Джованни Боско в "канон" обычно не входят).
И после Пушкина русская литература продолжает искать объекты сочувствия среди таких представителей итальянского католицизма, которые при несомненной пламенности религиозного чувства стояли заведомо вне того мира официального Ватикана, мира прелатов, который, как правило, вызывал подозрение и неприязнь одновременно по мотивам православным и по мотивам либеральным. Исходя из этого, очевидно, что Савонарола был темой, можно сказать, неизбежной. Не приходится удивляться, что у Аполлона Майкова есть поэма о флорентинском доминиканце, в которой самое сильное - проповедь героя, а самое слабое в отношении поэтическом - рассуждения в конце, когда поэт никак не может решиться, хвалить ли ему героя за то, что "Христом был дух его напитан", или все-таки либерально порицать за недостаточную толерантность:
Христос! Он понял ли Тебя?
Между тем на Западе постепенно открывают того итальянского святого, которому и в России суждено было стать тем же, чем он стал в странах Европы, в особенности, пожалуй, протестантских, - любимым святым интеллигентов, далеких от католицизма: Франциска Ассизского. Открытие это происходило постепенно: отметим роль исследований Поля Сабатье и гейдельбергского искусствоведа Тоде, имевших немалый резонанс и в России. И вот пришло время, когда русская цензура на двенадцать лет - от октябрьского манифеста 1905 до октябрьского переворота 1917 - перестала противиться проникновению католических сюжетов. Это двенадцатилетие сделало возможным множество русских публикаций, так или иначе связанных с Ассизским Беднячком (отметим, например, серьезную книгу В. Герье: "Франциск, апостол нищеты и любви", М., 1908, а также переводы: "Сказания о Бедняке Хрис-тове", М., 1911, и "Цветочки св. Франциска Ассизского", М., 19131. Характерно, что на исходе упомянутого двенадцатилетия заглавие поэтического сборника Бориса Пастернака - "Сестра моя жизнь" - воспроизводит парадигму знаменитых формул Франциска: "Брат наш Солнце", "Сестра наша Смерть".
Охотников обличать Франциска с православной точки зрения, например, за отсутствие смирения, как это делал некто Ладыженский, автор "Мистической трилогии", нашлось немного. Гораздо чаще образ Франциска представлялся особенно близким как раз православной душе: любовь к нищете, любовь к природе - и, главное, бесхитростность, отсутствие чего бы то ни было лукавого и властного. Недаром уже в наши дни такой православный полемист, как Никита Струве, предлагал признать Франциска святым, чтимым также и Русской Православной Церковью; предложение это, во всяком случае, представляет собой характерный историко-культурный факт.
Если Франциск не является лицом, официально "прославленным" Русской Православной Церковью, то он вне всякого сомнения - один из неоффициальных небесных заступников русской литературы
суббота, 19 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Помню в начальной школе мы с удовольствием пели эту песню только на русском языке
правда, слова там были именно для детей. Начиналась она так - я проснулся сегодня утром, я проснулся сегодня утром в нашем лагере в лесу.
правда, слова там были именно для детей. Начиналась она так - я проснулся сегодня утром, я проснулся сегодня утром в нашем лагере в лесу.
пятница, 18 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Когда у меня спросили, почему в Ирландии столько грустных песен, я ответила, что ирландцы перенесли много горя, и песни - это отражение их души.
Вчерашний День Святого Патрика прошел выше всяких похвал, поехали в паб с друзьями, много говорили об Ирландии, мы с Димкой рассказывали, говорили о нашей любви к Изумрудной Эрин. Видели старого знакомого Джейми, который нас узнал. Отсняли кучу замечательных фотографий. Смеялись заразительно, до колик. Кто-то мне скажет - Великий пост, так уныние еще хуже, мы должны общаться с людьми, да и к тому же Святой Патрик католический святой, за которого не грех выпить. Наконец-то я смогла снова выпить "Килкенни", которое не пила, наверное, год.
И, кстати, не все песни в Ирландии грустные, есть веселые и танцевальные, мне вчера удалось даже несколько па сделать, хотя я думала, что все уже позабывала!
А сегодня после ужина я думаю посмотреть "Прах Анджелы", обожаю этот фильм, он настолько точно передает судьбу обычных ирландцев, что сердце щемит в груди.
четверг, 17 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Думается мне, что и Святой Патрик вернулся, чтобы крестить Ирландию именно на курахе или навоге. Ведь других плавательных средств у него, скорее всего, не было. Получается игра слов – курах – лодка, изготовленная из бычье кожи и просмоленная несколько раз, но курах – это еще и болото, болотистая низменность. Так о чем же поется в песне «Curah of Kildare»? Кстати, само название Килдар переводится, как Церковь дуба. Почему именно Килдар? Мне просто нравится, как звучит это слово. Да и Килдар не последнее место, а одно из первых, в котором Святой Патрик побывал.
Нынешний премьер-министр Ирландии прославился тем, что разрешил в Дублине парады в честь Дня Святого Патрика. Ведь долгое время праздник считался религиозным, и все пабы в этот день были закрыты. А что же пили тогда ирландцы? Как мне кажется, что пропускали они по стопочке почина (картофельного самогона) под громкое Slainte, а потом пускались в пляс на центральной площади.
Хотя парад все-таки гораздо веселее, не встретишь более яркого, более насыщенного, более зеленого цвета. Зеленые шляпы, флаги, ботинки, костюмы, а кругом зеленая трава.
Как об этом поется в ирландской «Песне о зеленом цвете» (национальном цвете Ирландии), написанной в конце XVIII в.: Когда сумеет запретить закон траве расти, Когда сумеет запретить закон цветам цвести, Увижу я, что он могуч, и покорюсь ему, А до тех пор зеленый цвет со шляпы не сниму
Все смеются, поздравляют друг друга, устраивают шуточные соревнования, а порой даже ищут легендарный горшок с золотом лепрекона.
В этом году удалось нам узнать, кому же принадлежит тот самый прекрасно сохранившийся каменный форт, до которого мы мечтали добраться. Оказывается, Каванахам. Только вот беда, по словам самого хозяина, земля в этом месте слишком ненадежная, и он боится, что случится оползень, по этому форт закрыт для посещения туристами. Но, как нам кажется, проблема не в этом. Просто в этом форте кто-то до сих пор живет! А зачем кому-то лишние проблемы? Ведь нашел же Димка в одном из бихайвов крошечные следы босых ножек, ведущие в подземный ход? Ирландец-то всегда сможет договориться с маленьким народцем, в конце концов, пожалует овцу или барашка на один из больших праздников, но всякому расположению тоже есть известный предел. Вот и решил Каванах от греха подальше просто сказать, что форт закрыт для посещения. И он спокоен, и туристы целы останутся.
Кто знает, может, золото лепрекона хранится именно внутри этого форта? Ослепит, заставит сойти с ума от жадности, хлопот потом не оберешься! Нет, конечно, кто поймает самого лепрекона и сможет удержать его и не дать себя обмануть, тому маленький башмачник исполнит сокровенное желание. Правда, и тут есть хитрость, трактовка будет самой неожиданной. Хотя… Есть одно надежное и проверенное средство, от которого любой лепрекон ни за что не откажется! Знаете, какое? Скорее всего, не знаете! Я вам открою эту тайну – пиво «Гиннесс». Ведь башмачнику редко удается отведать этого чудесного напитка, а потому он будет не прочь пропустить пару пинт!
А уж, когда пустится в пляс, тут не зевай!
Пожалуй, я не знаю другой такой же одаренной и музыкальной нации, как ирландцы. Мне кажется, что на зеленой Эрин поют все, начиная с младенцев и заканчивая глубокими стариками. Поют практически всегда и везде – дома, в пабе, в гостях, даже на похоронах. Поют акапелла, здесь это называется шеннос, поют под аккордеон, под гитару, под бойран. Раньше на перекрестках дорог оставляли маленькие площадки, любой человек мог выйти и спеть или станцевать веселую джигу. Молодые парни встречались там с девушками, а потом показывали свою удаль. На что похожи ирландские песни? На свою Родину – на холмы, поросшие вереском, на бескрайнее море, на горные реки, текущие с самых вершин. Искусно сплетаются голоса овец, пасущихся на полях, крики чаек, гнездящихся на скалах, нити толстых ирландских свитеров, любовно связанных женскими руками, запах торфа из каминных труб зимой, запах виски, плывущий внутри маленьких пабов по вечерам, боевые гимны и звуки боевых труб храбрых ирландских воинов, плач ирландских жен, смех детей и шелест тростника на озерах Киларни. Все это и есть ирландские песни. Они древние, как камень ирландских оград, наполненные слезами и гордостью за свою непокоренную страну.
А еще ирландские глаза, я никогда не видела глаз таких, как у жителей Изумрудного острова. Они наполнены светом, в них горит огонь. Кажется, что молчащий ирландец, улыбается тебе глазами при встрече, когда подает руку. Пожилой мужчина, который пережил немало горестей, который родился в каменном доме с открытым очагом и кроватью на всю семью. Пожилой мужчина в твидовом пиджаке, льняной рубашке и шерстяном жилете, который практически не говорит по-английски, потому что его родной язык ирландский, смотрит на тебя так, что хочется жить, хочется смеяться и радоваться даже, если на сердце очень тяжело и мысли в твоей голове темнее грозовой тучи.
И каждый ирландец знает неофициальный гимн, который говорит гораздо больше, чем «Solder song», это “On the one road».
Пусть не всегда, но она звучит в пабах в День Святого Патрика, ее исполняют стоя, а в глазах стоят слезы – слезы радости за свое отечество.
Нынешний премьер-министр Ирландии прославился тем, что разрешил в Дублине парады в честь Дня Святого Патрика. Ведь долгое время праздник считался религиозным, и все пабы в этот день были закрыты. А что же пили тогда ирландцы? Как мне кажется, что пропускали они по стопочке почина (картофельного самогона) под громкое Slainte, а потом пускались в пляс на центральной площади.
Хотя парад все-таки гораздо веселее, не встретишь более яркого, более насыщенного, более зеленого цвета. Зеленые шляпы, флаги, ботинки, костюмы, а кругом зеленая трава.
Как об этом поется в ирландской «Песне о зеленом цвете» (национальном цвете Ирландии), написанной в конце XVIII в.: Когда сумеет запретить закон траве расти, Когда сумеет запретить закон цветам цвести, Увижу я, что он могуч, и покорюсь ему, А до тех пор зеленый цвет со шляпы не сниму
Все смеются, поздравляют друг друга, устраивают шуточные соревнования, а порой даже ищут легендарный горшок с золотом лепрекона.
В этом году удалось нам узнать, кому же принадлежит тот самый прекрасно сохранившийся каменный форт, до которого мы мечтали добраться. Оказывается, Каванахам. Только вот беда, по словам самого хозяина, земля в этом месте слишком ненадежная, и он боится, что случится оползень, по этому форт закрыт для посещения туристами. Но, как нам кажется, проблема не в этом. Просто в этом форте кто-то до сих пор живет! А зачем кому-то лишние проблемы? Ведь нашел же Димка в одном из бихайвов крошечные следы босых ножек, ведущие в подземный ход? Ирландец-то всегда сможет договориться с маленьким народцем, в конце концов, пожалует овцу или барашка на один из больших праздников, но всякому расположению тоже есть известный предел. Вот и решил Каванах от греха подальше просто сказать, что форт закрыт для посещения. И он спокоен, и туристы целы останутся.
Кто знает, может, золото лепрекона хранится именно внутри этого форта? Ослепит, заставит сойти с ума от жадности, хлопот потом не оберешься! Нет, конечно, кто поймает самого лепрекона и сможет удержать его и не дать себя обмануть, тому маленький башмачник исполнит сокровенное желание. Правда, и тут есть хитрость, трактовка будет самой неожиданной. Хотя… Есть одно надежное и проверенное средство, от которого любой лепрекон ни за что не откажется! Знаете, какое? Скорее всего, не знаете! Я вам открою эту тайну – пиво «Гиннесс». Ведь башмачнику редко удается отведать этого чудесного напитка, а потому он будет не прочь пропустить пару пинт!
А уж, когда пустится в пляс, тут не зевай!
Пожалуй, я не знаю другой такой же одаренной и музыкальной нации, как ирландцы. Мне кажется, что на зеленой Эрин поют все, начиная с младенцев и заканчивая глубокими стариками. Поют практически всегда и везде – дома, в пабе, в гостях, даже на похоронах. Поют акапелла, здесь это называется шеннос, поют под аккордеон, под гитару, под бойран. Раньше на перекрестках дорог оставляли маленькие площадки, любой человек мог выйти и спеть или станцевать веселую джигу. Молодые парни встречались там с девушками, а потом показывали свою удаль. На что похожи ирландские песни? На свою Родину – на холмы, поросшие вереском, на бескрайнее море, на горные реки, текущие с самых вершин. Искусно сплетаются голоса овец, пасущихся на полях, крики чаек, гнездящихся на скалах, нити толстых ирландских свитеров, любовно связанных женскими руками, запах торфа из каминных труб зимой, запах виски, плывущий внутри маленьких пабов по вечерам, боевые гимны и звуки боевых труб храбрых ирландских воинов, плач ирландских жен, смех детей и шелест тростника на озерах Киларни. Все это и есть ирландские песни. Они древние, как камень ирландских оград, наполненные слезами и гордостью за свою непокоренную страну.
А еще ирландские глаза, я никогда не видела глаз таких, как у жителей Изумрудного острова. Они наполнены светом, в них горит огонь. Кажется, что молчащий ирландец, улыбается тебе глазами при встрече, когда подает руку. Пожилой мужчина, который пережил немало горестей, который родился в каменном доме с открытым очагом и кроватью на всю семью. Пожилой мужчина в твидовом пиджаке, льняной рубашке и шерстяном жилете, который практически не говорит по-английски, потому что его родной язык ирландский, смотрит на тебя так, что хочется жить, хочется смеяться и радоваться даже, если на сердце очень тяжело и мысли в твоей голове темнее грозовой тучи.
И каждый ирландец знает неофициальный гимн, который говорит гораздо больше, чем «Solder song», это “On the one road».
Пусть не всегда, но она звучит в пабах в День Святого Патрика, ее исполняют стоя, а в глазах стоят слезы – слезы радости за свое отечество.
среда, 16 марта 2011
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
Религия есть один из видов духовного гнета, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждою и одиночеством. Бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, в чудеса и т. п. Того, кто всю жизнь работает и нуждается, религия учит смирению и терпению в земной жизни, утешая надеждой на небесную награду. А тех, кто живет чужим трудом, религия учит благотворительности в земной жизни, предлагая им очень дешевое оправдание для всего их эксплуататорского существования и продавая по сходной цене билеты на небесное благополучие. Религия есть опиум народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь
А разве большевики со своей идеологией действовали по другому? Просто слова - землю крестьянам, фабрики рабочим заменили собой царствие небесное.
А разве большевики со своей идеологией действовали по другому? Просто слова - землю крестьянам, фабрики рабочим заменили собой царствие небесное.
I`m a part of old Dublin, and Dublin is me
И не забудьте, что киты крупнейшие млекопитающие на земле
